Книга Людоед - Джон Хоукс

накинув лишь длинную полевую шинель на овчине, ввалился в дневную работу. Перемещаясь по темным сеням, где лежали его бойцы, он оставил у каждого по яркому холостому патрону и разрядил их оружие от боевых, осмотрев каждый смазанный патронник и серебристый вихрящийся канал ствола. Вернувшись в длинную голую гостиную, наполнил банку топливом и, сгорбившись в громадной курчавой шинели, заварил себе котелок черного кофе, согревая — покамест — руки над язычком пламени. Бургомистр, Штинц и я спали вместе в углу, капралы глубоко погреблись в своих походных раскладушках, а в полуподвале, в ловушке меж куч обломков Миллер дожидался того, чтобы увидеть утро сквозь узкие щели. Полковник занялся истрепанной грамматикой, походный котелок отложил в сторону, чтоб вымыли, а подчиненным дал поспать еще час. Наконец, за десять минут до шести, он залез к себе в пожитки и извлек свою лучшую пилотку, бляху надраил тряпкой, оставил ее в готовности перед важным часом, а затем протопал наружу. Его следы стали первыми в снегу на заднем дворе; он первым взломал воздух, все еще тяжелый как бы от ждущих хлопьев. Проток сильно смердел паразитами и шлепающей резиной, из-под влажного снега торчали черенок сломанных граблей и наждачный круг, из труб на другом берегу не шел никакой дым. Рукояти плугов, деревянные древки, запекшаяся керамика, челюсти деревянных тисков, старые лоскутья кожи наполняли старый сарай, куда под брезент поставили джип, и по земляному полу расползалось пятно густого зеленого масла. Две доски, приколоченные вдоль тонкой стены, что некогда служили верстаком, были голы — ибо все куски металла, инструменты, железные шестерни переплавили на снаряды, — голы, если не считать линялых розовых штанишек, оставленных на одном его конце, съежившихся до размеров кулака. За Полковником захлопнулась дверь, он пошарил в сарае, подумал о той фройляйн, кому штанишки эти принадлежали, застуканной с длинными косами и яркой улыбкой, затем влез в джип и вытащил еще одну винтовку, яркую и чистую. Запах кур, старых трав, плесени, смешанный с маслом, — и слышал он, как плещет низкая вода в протоке, сочась через слои и обрывки тонкого льда. Полковник проверил шины, еще раз оглядел сарай, потом через неухоженный белый сад вернулся в свою штаб-квартиру.

К шести часам он разбудил подчиненных, решил, что дороги проезжи, и зарядил новую винтовку боевым патроном.

— Значит, так, Ливи, — выкрикнул он в окно все еще расхаживавшему посыльному мотоциклисту, — сегодня утром заключенным занимаетесь вы. — Затем, пока мы втроем садились и промаргивались, Полковник побрился, заглядывая в механическое зеркальце, у которого были кривые раздвижные ножки. После того как он оделся, один капрал почистил полковничий мундир, помог опять закутаться в тяжелую шинель и вручил ему пилотку с яркой бляхой.

К половине седьмого подняли весь городок, и стоял он, тесно сбившись, в саду, а мотоциклист закрепил на глазах Миллера красную повязку, пока тот, заключенный, неподвижно стоял на краю протока. Полковник поспешил наружу, вслед за ним — Бургомистр, Штинц и я, и его бойцы, поспешил смотреть, правильно ли разместили Миллера, сверился со временем. Хотя небо обложило, он был уверен, что снег не пойдет, и если они выедут пораньше, удастся покрыть не меньше двух сотен миль.

— Пойдемте, — сказал он, повернувшись ко мне, — нужен еще один стрелок. Просто возьмите эту винтовку и вставайте в строй к моим людям. — Он вручил мне новое оружие, пятое, хорошо смазанное, легкое, заряженное, после чего выстроил наш взвод как полагается. — Бургомистр, — окликнул он. — Бургомистр, подите сюда. — Старик затрепетал и выступил вперед, нос — весь серый от холода, в груди поло. Полковник сунул руку в шерстяной карман и извлек крупный белый носовой платок, сунул его дрожащему вождю. — Так, держите это над головой, и когда увидите, как я вам киваю, бросайте его. Ладно, Ливи, — крикнул Полковник, — отходите от заключенного. — В протоке мимо скользила вода. Штинц тщательно наблюдал, жаждая справедливости, Счетчик Населения, пьяный, наваливался на плечо Мадам Снеж и держал за руку Ютту, смотрел, как в пасмурном утре падает белая материя. — Ливи, — произнес Полковник, приглушив голос, когда они поравнялись, — можете проследить за погрузкой джипа, нам сегодня далеко ехать.

Толпа забеспокоилась, тучи стало пятнать жидким болезненным розовым, четверка рядовых и я подняли короткие наши стволы, а два конца бантом завязанной на Пасторе красной косынки трепетали на легком ветерке.

Вздетая рука у него заболела, и Бургомистр ощущал, как у него стучат друг о дружку ноги, взад и вперед, и подумал, что наверняка сгинет от холода. Затем перехватил взгляд человека с крупным орлом на пилотке, и пальцы у него разжались.

— Это ты сгинешь, — крикнул Пастор, и Бургомистр зажмурился.

Грохот винтовок прозвучал мелко и приглушенно, протопал в тяжком воздухе, а пальцы его все еще ощущали, как будто держат между собой материю. Миллер рухнул назад, пробил пленку льда и, дергаясь, поплыл над отмелями, цепляясь за камни, переваливаясь через куски дерева, сталкиваясь с дряблыми плотами, красная тряпка миг вспыхивала.

— Метко стреляете, — сказал мне Полковник, — добил его этот ствол. — Счетчика Населения обратно в дом пришлось нести.

Полчаса спустя конвой выкатился на шоссе, джип кашлял, Полковник вел его аккуратно, оставив позади несколько плакатов и прокламаций, которые мотоциклист расклеил по облупившимся стенам: «Правительство Соединенных Штатов…» Они по большей части были нечитаемыми.

Бургомистр считал, что за ним наблюдают. Простыни были измараны, Пастор, держа книгу, постукивал в ставни, птица клевала пальцы у него на ногах, и он слег больной, поскольку у него под окном разговаривали, а совесть у него была мягка, мягка, как розовые штанишки…

— Бог мой, да он вообще не приедет! — произнес Фегеляйн.

— Не будь дураком, уже почти пора. — Иногда мне приходилось бывать жестким.

— А ты не думаешь, что он увидит бревно и остановится?

— Конечно, нет.

Мне и самому уже хотелось, чтобы Шмуц[33] на своей мотоциклетке поспешил, вскоре настанет утро, и будет ждать редакция газеты, старухи станут наблюдать на улицах яркими глазками, шпионить будет тупая детвора. Земля — вот что важно, не Гайст[34]; бронкс-монголов, толстяков, ораторов нужно свергнуть. Мы втроем, часовые, сбивались теснее вместе в низком тумане.

Херр Штинц, один во тьме, стоял у открытого окна и слушал, взглядывал вверх в беззвездное небо, обращал рыло свое к квартире выше, натягивая намордник. Он, ощущая так близко маленькую девочку, слыша дыханье ее, чуял кое-какую опаску ее и, отнюдь не спя, не думал о холодных голых стенах за своею спиной или о предметах потрескавшейся мебели, а сосредоточился на небесах — и шпионил, дожидаясь поглядеть, что