— В доме есть кофе, — сказал Пьер Дюваль, заметив, что гостью пробила дрожь. Он махнул в сторону фермы. — А сюда вы зря пришли. Пойдемте.
Свой обшарпанный лендровер фермер оставил за тополями. Сузанне показалось странным, что она не услышала звук тарахтевшего мотора, потому как двигатель действительно затарахтел, когда Дюваль повернул ключ зажигания. Сначала раздалось глухое пыхтение, а потом, когда француз выжал педаль газа, выхлопная труба рявкнула и вся машина затряслась на рессорах. Впрочем, здесь и без того многое было слишком странным, чтобы беспокоиться о причудах распространения звука. Ружье Дюваль положил на заднее сиденье, и Сузанна была благодарна ему за компанию и предложение подбросить к ферме.
Они выехали за пределы поля, направляясь к зданию, которое раньше пряталось за другими хозяйственными постройками. Машина остановилась. Перед Сузанной стояло вполне современное жилище, выполненное из бревен и, судя по всему, с таким расчетом, чтобы оно сливалось с фоном земли и окружавшей растительностью. Этот дом можно было скорее назвать скандинавским, нежели типично французским. Теперь стало понятно, почему он выпал из поля зрения во время просмотра аэрофотоснимков: Сузанна искала в первую очередь старые здания и каменную кладку с просевшими черепичными кровлями. Здесь же крыша оказалась землистого цвета и была сложена из современных материалов. Оконные стекла были тонированы и не отражали внешнего света.
Впечатление, что фермерский бизнес Дюваля приносил ему приличный доход, еще больше усилилось, когда француз отворил дверь и пригласил внутрь. Похоже, он не жаловал беспорядок. Дом обставлен дорогой мебелью. Кухня сверкала полированной сталью и гранитом. На одной из стен гостиной висел крупноформатный плазменный экран. За каминной решеткой лежали дрова, хотя огонь не горел. На небольшом столе Сузанна увидела ноутбук, а в углу, под тремя полками с аккуратно расставленными компакт-дисками, помещалась очень приличная стереосистема от «Банга и Олуфсена». С другой стороны, здесь явно обитал только один человек. Пьер Дюваль не делил свое существование с другими. Сузанна невольно улыбнулась при мысли, что ему, наверное, надоело жить в том убогом домишке с полами из линолеума и выцветшей эмалевой утварью, что стоял в нескольких сотнях метров поодаль.
Дюваль принял ее пальто, снял свой плащ и сказал, что повесит их просушиться. Затем жестом пригласил гостью присесть, пока сам он будет готовить кофе. Сузанна тщательно вытерла подошвы о половик у входа, но сейчас заметила, что за ней на деревянных половицах все же остались кое-какие ошметки мокрой земли. Конечно, он тоже обратит на это внимание: во всем остальном жилище было образцом опрятности. А впрочем, будем питать надежду, что он не обидится. Сузанна осторожно пробралась мимо его многочисленных и дорогостоящих ковров на полу. У нее складывалось впечатление, что фермер пригласил к себе в дом не только для того, чтобы угостить чем-то согревающим и подкрепляющим. Похоже, он желает ей что-то рассказать. И смирится с крошками грязи в обмен на шанс быть выслушанным.
— В тысяча девятьсот семнадцатом году мой дед был мальчишкой, — начал он, усевшись с кружкой кофе в кресле напротив. — Четырнадцатилетним невинным пареньком, который симпатизировал американцам. Этим заморским солдатикам. Они щедро делились шоколадом и жевательной резинкой. Жизнерадостные ребята. Причем многие из них, целые пехотные батальоны, были «цветными». Слышали об этом факте?
— Среди «Иерихонской команды» не было ни одного негра, — заметила Сузанна.
Фермер промолчал, не поднимая глаз от содержимого кружки.
— Деда тоже звали Пьер Дюваль. И, как я говорил, он был подростком. Война казалась ему великим приключением. Солдаты на марше пели… в своем большинстве. Шотландцы в клетчатых килтах шли под звуки волынки, направляясь искать себе славу под боевыми штандартами. А вот, скажем, цветные солдаты исполняли на ночных бивуаках свои невольничьи песни, обращенные к Богу.
— Госпелы, — кивнула Сузанна.
Дюваль усмехнулся, словно излагал собственные воспоминания.
— Да-да, госпелы… Так вот, они пели госпелы, находясь в далекой земле, разместившись в брезентовых палатках, и их сильные, страстные голоса плыли в ночи. Наверное, здесь это звучало очень странно и чудесно…
Он запнулся. Сузанна, в свою очередь, не хотела первой нарушать тишину. Дюваль отпил кофе.
— Замечательное приключение для мальчишки, который потом стал моим дедом, — продолжал он. — Должно быть, ему это представлялось каким-то эпическим фильмом… А затем пожаловала «Иерихонская команда». И вот они-то, мадам, не пели. Вообще.
Четырнадцатилетний Пьер Дюваль, для которого война была великим приключением, не видел этих людей. Они выходили по ночам. И двигались беззвучно, словно призраки. Лишь изредка ему удавалось заприметить пламя их костров в ночи. А затем, привыкнув к благодушному расположению союзнических солдат, он решил самостоятельно сходить к амбару.
На разведку он отправился тихо и осторожно. Ему никак не хотелось угодить под пулю, если его вдруг примут за вражеского лазутчика или лесную дичь. План был такой: взять и появиться у них на глазах, при хорошем освещении от костра, чтобы всем сразу стало понятно, что он просто мальчишка, невооруженный и безвредный. Впоследствии Пьер не раз благодарил провидение за такую предосторожность, потому что именно она, судя по всему, спасла ему жизнь. А пока что, пробираясь по мягкой осенней почве между тополями и канавой, он чувствовал лишь подростковое нетерпеливое любопытство.
Они сидели тесной группой за тыльной стороной амбара. Пьер видел их с расстояния в сотню футов, укрывшись за деревьями. Поначалу он не мог взять в толк, что происходит. А все потому, что земля его отца была равнинной, без каких-либо бугров или возвышенностей. И тем не менее люди сидели подле костров на холме. Через секунду ему стало ясно, что холм этот был искусственным, и на его вершине стояли кресты.
Три деревянных креста. На каждом висело по человеку в военной форме. Самый пожилой, начальственного вида мужчина находился посредине. Справа и слева от него, решил Пьер, разместили адъютанта и водителя. Может, в центре находился настоящий генерал? Впрочем, не в этом дело. Другие, куда более важные и страшные подробности занимали мальчишеский ум. Пленников распяли, но не гвоздями, а винтовочными штыками. Они висели неподвижно и, видимо, были мертвы. Еще одна деталь: всех троих перевернули вверх ногами.
Пока Пьер, замерев от ужаса, смотрел на эту картину, один из американцев, высокий блондин, поднялся с земли и подошел к центральной жертве. Вынул нож и принялся резать торс распятого. Сейчас Пьер был уверен, что немецкий генерал действительно мертв. Американец что-то выдернул из раны и, подняв руку с мокро блестевшим куском плоти, стал его жевать.
Раздался одобрительный смех с аплодисментами, но тут один из них, что сидел поодаль, перегнулся в поясе, и его вытошнило. Этот человек был одет в ту же униформу, однако его руки были связаны за спиной. В свете костра блеснул белый священнический воротничок.
— Дерри Конуэй… — прошептала Сузанна.
