взглядом, отпрянула и гнусно ускакала прочь.
— Ах ты маленькая жопка, — сказала я ей вслед.
Весь вечер Куроми так нападала на меня исподтишка, покусывая за разные части тела, а когда мы встречались взглядом, начинала облизывать. В конце концов, мы перебрались на диванчики, и эта глупая кошка прошлась у меня по плечам, тяжело спрыгнула и уселась на колени. Она оказалась очень ласковой, терлась черным носиком о мои пальцы, а потом уткнулась лбом в руку и, кажется, уснула. Время шло, а Куроми не планировала просыпаться, или делала вид.
— Лавандового и кокосового сиропа не было, — Энже поставила передо мной стаканчик на низкий стол, — так что просто латте.
Стараясь не разбудить кошку, я взяла напиток и с первым глотком ощутила себя живой, наверное, впервые с похорон Арины. Тихая музыка, кошка на руках, самый близкий и единственный друг рядом — это ли не счастье? Счастье, за которое становилось стыдно. Не прошло недели, как я забыла о своем поступке, ни разу не подумала об Арине, и продолжила жить.
Мы засобирались домой достаточно поздно: кафе готовилось к закрытию и другие посетители уже разошлись. Куроми, когда я вынужденно сняла ее с коленей, понимала, что мне нужно уйти, но в желтых глазах я увидела (или себе придумала) разочарование. Напомнило, как приходили волонтеры, и малыши в возрасте 3–7 лет бежали к ним, рассчитывая, что это усыновители. Но после их отъезда дети плакали, расстроенные тем, что их снова не выбрали, несмотря на все старания на концерте. Наверное, нам следовало быть благодарными за то, что к нам хотя бы на день пришли, но это не умоляло детской обиды.
— Прости, Куроми, — глаза защипало, — желаю тебе найти хороших хозяев.
Я почесала ее еще раз за ушком, а затем еще и еще, не желая вставать с колен.
— Может, вернемся за ней? — предложила Энже, когда мы вышли.
— Зачем? Ты хочешь завести кошку?
— Мне кажется, она тебе понравилась и ты ей тоже.
— Найти квартиру с кошкой в разы труднее, а в Нижний я не вернусь, — отрезала я, вспомнив тараканов, что сыпались с потолка. — К тому же… это обременительно.
Обременительно потому, что я в красках представила день, когда эта кошка умрет. Я не переживу смерти кого-то еще. И мой взгляд скользнул по лицу Энже. Не стоит сближаться с кем-либо.
— Зачем тебе искать квартиру? Мы же уже обсудили все, — я слышала в ее голосе легкую обиду, — чем тебе мой дом не дом, а? Или тебе не нравится?
— Нравится, но не проживем же мы так всю жизнь.
— Ладно, — она о чем-то подумала, а затем, уходя от темы, спросила, — ты завтра во вторую смену?
— Да, а что?
— Кое-куда надо съездить, сможешь помочь?
Естественно, я согласилась, иначе и быть не могло. Если бы она попросила пойти вместо нее в горящий дом, чтобы спасти дорогую ей безделушку — я бы пошла не задумываясь. Однако, когда мы следующим утром оказались у дверей паспортного стола, я начала подозревать неладное. Подписывая заявление под угрозами смерти, я уже все поняла.
— Ты меня в рабство решила сдать? — усмехнулась я, но документы отдала.
— Да, — серьезно ответила Энже.
Через 15 минут паспорт мне все же вернули, а на седьмой странице сначала шла запись о выписке из “Светлого будущего” и прописка в “Бруснике”. Энже давно об этом говорила, но мне казалось, что это не более доброго напоминания о том, что наша дружба так крепка, что ее дом — это, образно, и мой дом тоже.
— Теперь ты имеешь все права, чтобы жить в нашей квартире.
— Но почему? — ответа я не получила.
После кошачьей терапии я спала очень крепко, провалившись в черную пучину без видений и, естественно, Арины. Утром, обеспокоенная этим, я сразу выявила причину — встречи с ней требовали ежедневного повышения дозы снотворного. И состояния на грани нервного срыва. Вероятно, общение с животными подействовало на меня так, как того хотела Энже.
От сковывающего страха, что я больше не увижу Арину, если не буду следовать этим двум условиям, меня отвлекла очередная суматоха в офисе.
— Пошел нахер! — выкрикнул некий мужчина и едва не сбил меня с ног.
— Он ждал пока откроется дверь, чтобы послать его нахер? — спросила я и встретилась глазами с Мариной.
Она выглядывала в узкий проход между полусобранными стеллажами, и нахмурила брови, глазами указывая, что Лорд Сатана может услышать мой вопрос. Спрашивать, что произошло, было небезопасно: Евгений едва сидел на разрывающихся под напором его гнева ягодицах. Впрочем, если Петрович ждал, чтобы кто-то разблокировал дверь, я его понимала. Это чудовище могло проглотить, не глядя, к тому же он боксер, и у меня не было уверенности в том, что он следует всем спортивным заветам и вовсе бы не стал бить, например, меня.
Утром я не выпила свои таблетки — решила сэкономить их для грядущего, да и смысла в них особенно не видела. Их назначили мне за две недели до гибели Арины, когда с полок аптек пропали препараты, которые мне действительно помогали. И поэтому, когда я увидела его лицо, то мне самой захотелось с ним подраться.
Все мои коллеги были напряжены, а Кристина со слезами на глазах смотрела на меня, боясь пошевелиться.
— Ну, что? — спросила я, громче, чем того хотели бы окружающие.
— Этикетки не подтягиваются… — прошептала она, — я уже несколько раз обновила, но все равно ничего не получается.
— Что у тебя там не получается? — встрял Евгений, заставив Кристину вздрогнуть. — Я не понимаю, что там может не получаться? Я от вас, — он обвел пальцем всех присутствующих, — постоянно слышу это. Может, это я дурак и чего-то не понимаю, а? Вы мне так и скажите: Евгений, вы — идиот. Только не жалуйтесь потом, когда у меня магическим образом все получится.
Евгений, вы не просто идиот, вы — редкостный придурок, если нанимая людей никогда ранее не работавших в этой сфере, надеетесь, что у них будет все получаться. Вы страдаете тяжелой степенью олигофрении, если, правда, рассчитываете, что за минимальную по Москве зарплату к вам придут профессионалы. Но вместо этого я сказала:
— Не нужно, я разберусь.
За это он меня кошмарил меньше всех, потому что мне легче решить проблему любыми окольными путями, лишь бы не слышать его бубнеж. И при этом я понимала, что он нанимает сотрудников без опыта по ряду
