и говорил, — сказал Грей позади меня. — Только один из нас привязан к этому месту.
По моей коже поползли мурашки. Резко обернувшись, я уставилась на Грея. Он был целым. Все таким же холодным, бледным и пугающим. Но выглядел так, словно и не прыгал с маяка.
С воды подул холодный ветер. Он подтолкнул меня назад, и я увидела лестницу. Сердце замерло. Я прошла мимо Грея — чуть не упала, но шаг не замедлила. Перепрыгивая через две ступеньки, я побежала. Если потороплюсь, маяку придется меня отпустить.
Мне нужно выйти на свежий воздух. Вернуться домой.
Мои шаги эхом отдавались в голове. Если упаду, смогу ли остановиться. Винтовая лестница могла исчезнуть в любое мгновение. Тело разорвало бы на куски. На крошечные осколки, пока не остались бы лишь кровь и атомы.
Металлический, непопадающий в ноты звук окружал меня. Музыкальные шкатулки вибрировали. Изящные, сделанные из меди и серебра, они казались живыми. На них падал слишком яркий свет. На искаженных мерцанием шестеренках, я увидела свое отражение. Тысяча зеркал в комнате смеха, где каждое играет свою собственную мелодию. Слишком много острых углов.
Я пробежала мимо и влетела в дверь.
Зайдя внутрь, я зажала рот рукой. Усилием подавила истерику. Я не помню, чтобы шла по утесу Джексон-рок. Я вернулась домой и стояла на крыльце, смотря на входную дверь, которую мама любила окрашивать в новый цвет каждую весну. Потянулась к дверной ручке и испугалась, когда она повернулась сама.
Папа посмотрел на меня. В костюме он чувствовал себя неуютно. Его лицо было бледным и немного искаженным. Затем он достаточно резко спросил:
— Что с тобой случилось?
Я не хотела признаваться. Потеря «Дженн-а-Ло» казалась такой же нереальной, как и Грей.
Я не ответила, а отец закатил глаза и зашел в дом, крикнув матери:
— Она вернулась!
Да, я дома. И у меня назначен суд.
Грей
Она считает меня чудовищем. Я вижу это в ее глазах. Хотя у меня есть собственные мотивы, я не понимаю, что сделал не так, чтобы заслужить осуждение. Я вел себя как джентльмен, был добр. Говорил правду, ну по крайней мере, большую ее часть.
Это заставляет меня задуматься, что же за мир находится по ту сторону моря. Там всегда царили страсть и безумие. Убийства, жестокость и зло. Я не так наивен — для Сюзанны, я был дураком. И когда я освобожусь ничего не изменится, думаю, станет даже хуже. Но Уилла считает меня чудовищем. Словно я использовал ее слабость. Оказал неуважение — я не такой.
Я обещал не лгать, потому что она должна быть готова, когда займет мое место. Тысяча лет или тысяча душ — это вечность, чтобы страдать наедине со своими сожалениями. Может, мне не следовало спасать ее вчера вечером? Отказаться от мысли, что она займет мое место. У меня не получается ее соблазнить. Привлечь словами. Мои музыкальные шкатулки пугают ее. Я — тоже.
Думаю, Сюзанне было намного легче. Она посмотрела на меня своими красивыми глазами, и я попал в ее плен. Вообразил, что люблю ее, прежде чем между нами пронеслось хоть что-то. Она ведь была всего лишь фигурой на утесе. Но ее загадочность взбудоражила мою кровь, а все остальное я выдумал. Поэтому в тот момент, когда я пришел к ней, ей оставалось лишь ждать, пока я сам выберу свою судьбу. Моя вина! Конечно, я был готов умереть за нее. Убивать, воровать и лгать ради нее.
Как легко я отдал свое сердце, свою свободу. Плоть.
Уиллу будет трудно убедить. Боюсь, что вообще ничего у меня не выйдет. Если бы я был резок, показывал свою злость, это можно было бы исправить. Одних извинений достаточно. Но страх — низость. Невозможно убедить людей, если они боятся.
Но ведь есть «но» — она думала обо мне. Пришла ко мне. Прорвалась сквозь барьеры и ступила на остров.
Она особенная. Должна быть ею. Знаю, она ранена, но сегодняшнее утро показало, что она не сдастся. Чудеса и магия ее не прельщают. Моя красота, которую даровало мне проклятье не соблазняет ее. Мне тяжело бороться с ней, не удастся смягчить ее настойчивостью. Тайны не помогут. Думаю, для того чтобы завоевать ее, у меня есть только один путь. Я должен понять Уиллу.
Глава 16
Уилла
Мама сидела на переднем сиденье, прижавшись виском к стеклу. Она обратилась ко мне безжизненным голосом:
— Ты не хочешь рассказать нам, что случилось с твоим лицом?
— Была буря, — начала я. Они должны были знать о шторме. Отец, скорее всего, ходил на причал на рассвете и понял, что «Дженн-а-Ло» больше нет. Как и то, что это моя вина. От осознания этого мне стало плохо и больно, словно кто-то резал меня ножом по сердцу.
— Да ладно. Вот это новость.
Когда мама хотела, обладала даром сарказма.
Резко свернув налево, папа проворчал:
— Перестань.
— Я не предполагала, что набью себе шишки.
Мама посмотрела на меня. Бледно-оранжевая маска косметики скрывала ее настоящие черты. Сережки из жемчуга, оставшиеся от бабушки, свисали с ушей, словно веревка, обвивавшая шею. Мама была похожа на танцовщицу кабуки, загримированную для своей роли. Мать подсудимой. Помада темного винного оттенка старила и придавала сердитый вид.
— Ты провела ночь вместе с Сетом? Вы были на воде?
Упоминание о нем сбило меня с толку. Я посмотрела на маму.
— Я же говорила, мы расстались.
У нее были слишком белые зубы. Она сомкнула челюсть и щелкнула зубами. Резкий свистящий вздох вырвался из ее груди.
— Это сделал Сет?
— Нет! — Она меня не слушала. Даже не пыталась. Просто хотела, чтобы я подтвердила ее предположения. — Мы расстались. Я ударилась о ветровое стекло, мам. Я находилась на лодке в бурю…
— Прекратите, — сказал отец.
Раздраженно фыркнув, моя мать повернулась к нему.
— Не думаю, что смогу, Билл. Посмотри на нее! Она идет в суд с видом боксера. И только Бог знает, где она была прошлой ночью.
— Я шла в сторону Джексон-рок, — крикнула я, чтобы заглушить голос матери. Но от этого току было столько же, как если бы я просто прижала руки к ушам и начала напевать: «Ля-ля-ля, я тебя не слышу». Длинная дорога до города Макиас, где располагался суд, являлась достаточно трудной.
Часы отсчитывали минуты до того, как моя жизнь изменится в худшую сторону. Мне хотелось умереть — покаяние за то, что я все испортила.
За Леви и «Дженн-а-Ло», а также за то, что родители сейчас ссорились.
Отец
