Существо неторопливо поднялось на ноги и вразвалочку пошло ко мне по паркетному полу. Наблюдая за его бесшумными перемещениями в зеркальном отражении полки, я почувствовал, как бешено заколотилось у меня в груди сердце. Приблизившись ко мне – приблизившись настолько, что я мог ощутить его запах, – существо остановилось, протянуло ко мне обе руки и подняло голову.
– Мартин, – прошептало оно.
Я стремительно обернулся и на мгновение увидел перед собой Пенелопу, полностью обнаженную и держащую маску в виде собачьей головы под мышкой. Длинный и пышный седой хвост струился у нее между тесно сжатыми ляжками.
Но тут в моей зажигалке кончился газ.
– Мартин!
Сомервиль, силуэт которого показался в проеме двери, потянулся к выключателю.
– С вами все в порядке? Выключатель не работал.
– Дверь была открыта, и я... я решил посмотреть ваши книги.
Он раскрыл дверь настежь, чтобы в помещении стало как можно светлее.
– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?
– Со мной все в порядке.
– Я понятия не имел, что вы не ушли.
– Извините... это я не нарочно... Не обижайтесь на меня! Нет, правда, не обижайтесь за то, что мне захотелось взглянуть на ваши книги.
– Ну разумеется. Вы вправе чувствовать себя здесь как у себя дома.
На это я не знал, что ответить. И сказал наконец:
– У вас очень интересная библиотека.
Сомервиль кивнул.
– Большую часть коллекции собрал мой дед. Мой вклад только в том, что я переправил все это сюда из Европы перед войной. Вы говорите, дверь была открыта? Обычно мы ее держим запертой. Некоторые из этих книг, знаете ли, довольно дорого стоят. Должно быть, это горничная. К сожалению, когда Пенелопа уезжает, настоящего присмотра за порядком в доме нет.
– А она скоро вернется? – спросил я и тут же раскаялся в том, что задал этот вопрос.
Сомервиль улыбнулся:
– Я увижу ее в уик-энд. В субботу я делаю доклад в Ричмонде. Но у ассистентки будет для вас номер моего телефона. Если вам понадобится, вы найдете меня без малейшей задержки.
Я закрыл верхнюю полку и подошел к Сомервилю.
– Надеюсь, я как-нибудь дотяну до вашего возвращения.
– Вот еще о чем мне хотелось спросить вас, Мартин. Вы когда-нибудь бывали в Германии?
– Несколько раз. По делам. Мне не слишком нравится эта страна.
– А в Нюрнберге вы когда-нибудь были?
– Нет, – ответил я, вспоминая о литографии Ругандаса, висящей в зеленом коридоре Публичной библиотеки. – А почему вы об этом спрашиваете?
– Вы это поймете, прослушав кассету.
Я нащупал у себя в кармане твердую коробочку кассеты.
– А что, там было озеро? Я имею в виду в регрессии?
Он с любопытством посмотрел на меня:
– А что, вы запомнили это с утра?
– Не уверен. Я, как правило, ничего не запоминаю. Но скажите: оно там было? Парк где-то у городской стены, озеро, окруженное высокими деревьями?
– Полагаю, что могу ответить вам утвердительно, – важно произнес он.
Это не могло оказаться случайным совпадением. Может быть, регрессия держится на таком механизме. Подобно снам. Обрывки случайно полученной информации, инциденты из повседневной жизни, нанесенные, как у Шекспира, на канву исторической фантазии. То же самое было, должно быть, и с собаками из истории Фаукетта.
– А какое на этот раз было столетие? – спросил я. – Скажите, случайно не начало девятнадцатого?
Сомервиль покачал головой:
– Конец войны. Весна сорок пятого. Лучше идите-ка домой и послушайте запись. Я буду здесь, и, если захотите, можете мне потом перезвонить. Возможно, эта история вас несколько взволнует.
2
– Все время, свободное от уроков, я провожу в лесу, собирая ягоды, кору, орехи – все, что может годиться в пищу. Охотиться меня научил дядюшка Джо, мамин старший брат. Он всегда навещал нас по весне... Он научил меня ставить силки и капканы в лесу, показал все места, где клюет, на реке. По ночам я сплю под звездами и гляжу на них. «Настало времечко такое, что и до звезд подать рукою».
– А кто-нибудь тебя за это ругал?
– Папаша иногда ругается и называет меня мудаком. А бывает, и порет. Но мне начхать.
– А как тебя зовут?
– Бегли. Принт Бегли. П-Р-И-Н-Т.
– Откуда ты родом?
– Из Индиан-Ридж. Но я ни за что туда не вернусь. Ни за что! Разве что меня туда силком затащат.
– А почему? И что это за место?
– Шахтерский поселок на дне ущелья в Кумберленде. Раньше, пока не открыли месторождений, здесь жили одни чероки. А теперь все принадлежит компании. Но ужасно вшивое местечко.
– А где твоя школа?
– В Пасфорке. Но, знаете, у них не так уж много времени на все это... Мама научила меня читать по Библии. Она чероки, самая настоящая чероки, но умеет читать и писать и верует в Бога. Почти все здесь не умеют ни читать, ни писать. Все рано или поздно становятся рудокопами, так что им это ни к чему. Папаша и двое его братьев тоже рудокопы, и их отец – рудокоп, чумазые нищие рудокопы... Кроты... К десяти годам я решил, что кротом никогда не стану.
– А тебе велят идти в шахту?
– Именно что велят... В особенности папаша. Он говорит, что из меня все равно не будет проку, потому как я метис. Ругается, говорит, что не хрена было жениться на маме... грозит выкинуть нас обоих вон. Но я все равно не поддавался. Это, знаете ли, не то дело, для которого я предназначен.
– Что ты имеешь в виду?
– Пару лет назад тут была встреча «вторично живущих». Папаша предупредил меня, чтобы я с ними не путался. Он говорит: всякая вера – вздор, а та, что у «вторично живущих», – в особенности. Но я прокрался туда и следил за ними из-за сосен. Огонь истинной веры зажегся в Индиан-Ридж этой ночью. Все кричали во весь голос и молились. И вдруг в меня вошел дух, и я покатился по земле, заплясал, зарычал, заговорил на неведомом языке. Проповедник сказал, что меня опалило сладкое пламя Милости Господней. Но и после того, как оно отхлынуло, я знал, я знал наверняка, что я избран.
– Но для чего ты избран?
– Когда папаша понял, что произошло, он чуть с ума не сошел от злости. Он едва не разодрал Библию, которую подарила мне мама. Но я спрятал ее. На склоне холма, где мы держим кур, есть хибарка. Я выкопал дыру в земле под бревенчатым полом, под самой печью, и спрятал мою Библию там. Время от времени я прихожу туда поглядеть на нее. Сидя на полу хибары, пока вокруг разгуливают птицы, я вслух читаю Писание. Потом поднимаюсь в горы и жду. И когда-нибудь Господь Бог заговорит со мною.
