Палмер насмешливо повернулся к Лоре.
— Интересная мысль, ты не находишь?
— Каждому свое, — многозначительно ответила она и поцеловала Палмера в щеку. Потом помахала влюбленным и поспешила в дом.
Оказавшись в пустом вестибюле, Лора опять загрустила. Взгляды, которыми обменивались Хэнк с Черил, поразили ее. Они, без сомнения, влюблены друг в друга. А любит ли ее Палмер? Ее вдруг охватила нежность к нему. И непонятная жалость к себе самой.
Ноги сами понесли ее в комнату Барни. Если он еще не спит, она сможет излить ему душу. Выпустить пар. Подойдя, она услышала из-за двери бормотание: Барни прилежно повторял биохимические формулы.
Она остановилась, не желая — или не находя в себе смелости — морочить ему голову своими детскими переживаниями. Об отношениях полов. О любви. И прочей подростковой ерунде.
И она пошла дальше, к себе, бросилась на постель, открыла учебник биохимии и попыталась с головой уйти в аминокислоты. Забыться.
Барни сидел за зубрежкой весь вечер, пока не нагрянул Беннет Ландсманн. Он был потрясающе элегантно одет, и Барни с удивлением услышал, что он всего лишь ходил на новый фильм Ингмара Бергмана в кинотеатр на Эксетер-стрит.
— Хочешь меня погонять? — спросил Беннет.
— Конечно. Как насчет аминокислот? Силен?
— Довольно-таки. Сегодня днем пять часов им отдал.
— Хорошо. Тогда обратим свой взор на такую мелочь, как расщепление белка в, желудочно-кишечном тракте.
— Ты что, издеваешься? Мы разве и это должны знать?
— Так, так, так, Ландсманн… — произнес Барни, копируя снисходительный тон профессора. — От вас требуется знать только самое важное. Иными словами, все, что слетает с моих губ.
— Черт! — прошипел Беннет, и оба засели за книги. Через час Беннет сбегал к себе и принес две бутылки «Будвайзера».
— Скажи мне, Ландсманн, — мягко спросил Барни, — как тебе нравится роль Джеки Робинсона[20]от медицины?
— Барн, ты мне льстишь. Я хоть и перешел в профессионалы, но в этой лиге отнюдь не являюсь первым игроком.
— Да ладно тебе, Бен, ты же понимаешь, что я хотел сказать.
— Конечно. Мне здесь нормально, Барни. Я же всегда был черный!
— А откуда ты?
— Вырос в Кливленде… — сказал он и замолчал.
В душе Барни любопытство боролось со смущением.
— А чем твои родители занимаются?
Вопрос прозвучал достаточно деликатно.
— Отец шьет обувь, — небрежно бросил Беннет.
— A-а… — Барни был потрясён тем, сколь многого добился этот парень совсем простого происхождения. Но он понял, что подошел к границе чего-то глубоко личного и дальше пути нет.
Еще полтора часа прошло в усиленных занятиях, а затем, обалдев от них, они принялись обсуждать своих сокурсниц.
— А эта Кастельяно… — пробормотал Беннет, сокрушенно мотая головой. — Я знавал ее еще с Редклиффа. Вот кто для меня загадочная личность! Красивая, чертовски умная и настоящая загадка.
Загадочная? Пожалуй, это был единственный эпитет, который Барни ни за что не применил бы к Лоре.
Правда, он-то знал ее по-настоящему. По сути дела, они были друг для друга как родные.
«Вот кто действительно загадка, так это ты, Беннет».
Накануне первого зачета по биохимии всех мучил один и тот же вопрос: «Какое отношение эта абракадабра имеет к исцелению больных?»
— Понимаешь, — жаловалась Лора, — все эти дурацкие схемы напоминают мне учебу на автослесаря или телемеханика.
Они экзаменовали друг друга в комнате Барни.
— Кастельяно, не нервничай! Я согласен, что это все похоже на заучивание пятидесяти сортов макарон, но все-таки эта наука имеет некоторое отношение к работе организма.
— Уверена, что моему отцу учить эту чушь не приходилось!
— А я уверен в обратном. Обмен веществ изучали еще в Древней Греции и Китае две тысячи лет назад.
— Да, но не в таком же объеме! Тогда этих безумных подробностей вообще никто не знал. А кроме того, черт побери, я надеялась, что увижу здесь больных людей!
— Ну что ж, — мрачно пошутил он, — оглянись вокруг! Пфайфер и сам больной, а после всей этой зубрежки и мы такими станем. Хочешь «Хершиз»?
— Нет, но стаканчик кока-колы выпила бы. Чтобы не уснуть. Я сбегаю…
— Не дергайся, Кастельяно, сиди тут и занимайся за нас двоих. Мне надо разогнать кровь, чтобы к мозгам поступала.
Он быстро сбегал к выстроившимся в нижнем коридоре автоматам. Но в этот поздний час автоматы, как назло, все до единого были пусты, даже табачный.
Он медленно побрел наверх, пытаясь вспомнить, у кого из соседей по этажу можно разжиться плиткой и чайником. Ах да, наверняка у Ланса Мортимера есть и то и другое и в двух экземплярах.
Он постучал. Ответа не последовало. Неужели спит? Барни тронул дверь — она оказалась не заперта. Ланс возлежал в кресле, запрокинув голову и смежив веки. На нем были наушники. Наушники?! Вот это выдержка — слушать музыку накануне такого зачета! Барни подошел и тихонько постучал Ланса пальцем по лбу.
— Есть кто живой? — беспечно произнес он.
Ланс открыл глаза и снял наушник с одного уха:
— А, доктор Ливингстон. Куда ты запропастился?
— К себе в комнату, как и все остальные, зубрю проклятущие химические формулы. А ты почему не тем же занят? Или завтра на зачет не идешь?
— Чего это вы все в таком мандраже? Не вижу никаких оснований для паники.
— Может, и так, но тебе не кажется, что стоило бы позаниматься?
— А я что делаю? Вот послушай…
Барни нехотя натянул на голову наушники. К своему изумлению, он услышал голос Ланса, повествующий о тайнах метаболизма, по которым им завтра предстоит держать отчет.
— Вот сижу, слушаю без конца эту пленку, — пояснил Ланс. — Так что даже если нечаянно усну, информация все равно будет записываться на подкорку.
— Ланс, ну ты и личность!
— Правда? — Сосед улыбнулся. — Жаль, что не могу предложить такую запись тебе: я только вчера одолжил этот агрегат в Акустическом исследовательском центре Кембриджа. Может, я чем-то еще могу быть полезен?
— Вообще-то да. У тебя нет ничего, что содержало бы кофеин?
— То есть чая, кофе или кока-колы?
— Лучше бы кока-колы. Две, если тебя это не очень напряжет.
— Угощайся! — сказал Ланс, махнув в сторону холодильника. — Если хочешь, там еще камамбер есть.
