class="p1">— И все же я думаю, суд должен знать, — запускает она пробный шар. — Пусть они решат это дело, почему нет?
— Нет.
Он подходит к ней вплотную, тыча ей в лицо пальцем.
— Даже не думай. Даже не пытайся.
— Твой брат не собирается ее бросать.
— Ты с ним говорила? Что он сказал?
— Что они вместе уходят, естественно.
И затем, выждав секунду:
— Говорит, она ему слишком нравится.
Именно это слово «нравится» заставляет его заклокотать.
— Плевать ему на нее.
— Ну-у. Кто знает?
Май оценивающе смотрит на сына: нужно ли его подхлестнуть?
— Ты знаешь, если я в чем и уверилась, так это в том, что на все случаи жизни есть свой мужчина. Может, в конце концов и ты будешь рад, что младший брат вставляет твоей жене.
— Она моя, — рычит он. — Моя и есть. Моя жена.
У него срывается голос. Уже шепотом, как кощунство, он произносит:
— Это он должен уйти.
Май ждала этого, но знает, что сам он не додумает мысль до конца: дальновидность не его качество.
— Ты имеешь в виду революционеров? Они еще набирают людей?
Он смотрит прищурившись, не понимая толком, от кого исходит предложение: от него самого или от нее.
— Хватит пары дней, чтобы их найти. Ты мог бы начать прямо утром. Я скажу, ты ушел смотреть за скотиной.
— Он же мой брат.
— Соображай, дубина. Он необязательно умрет, но путь будет свободен. Успеешь осеменить ее. Она снова будет твоей.
34
Пока Джит в отлучке и двор заполонили маляры, поглотив всеобщее внимание, — по крайней мере, так кажется любовникам, — они используют возможность встречаться спонтанно. Сурадж придумал укрытие — груду глазурованных кирпичей, которые он сложил в углу амбара, под навесом из пшеничных колосьев.
Когда они занимаются любовью и он просит ее сесть сверху, она бледнеет, а от настойчивых просьб ее робость перерастает в ужас.
— Пожалуйста, — повторяет он. — Мне будет очень приятно.
Она склонила голову и не видит его лица из-за плотной завесы своих волос. Ее руки вжаты в его худую грудь. Он оглядывает ее всю. Ее бедра обхватывают его собственные и обжигают кожу. Он проводит по ним руками, по талии, скользкой от пота, и маленькому кармашку живота. Под черным занавесом волос слышно ее прерывистое дыхание, и по всему его телу пробегает упоительная судорога. Она так опустошает его, что ему почти хочется плакать от мысли, что они навеки вместе.
— Я хочу уйти, — говорит Мехар, одевшись, и по движению его подбородка у себя на макушке понимает, что Сурадж несколько раз кивнул. — Почему еще не пора? И когда будет пора?
— Скоро.
— Когда?
— Мне заплатят примерно через неделю. Обувная лавка. Думаю, что смогу вытребовать дальше сверх уговора.
— Какой ты умный, а.
— Не чета тебе.
— Серьезно, Сурадж. Я хочу уйти поскорее.
Он выдерживает паузу — может, потому что она назвала его по имени. Что на нее нашло?
— Я же сказал «скоро».
— А брат твой продолжает ко мне приходить, между прочим.
Она сознательно подгоняет его.
— С этим я ничего не могу поделать.
— Ты можешь забрать меня отсюда.
— Сначала деньги.
— Ты можешь заработать в Лахоре.
— Осталось всего несколько дней!
Она сдерживает ответный выпад и резко высвобождается из его объятий.
— У меня коса была?
Он выпячивает нижнюю губу — где ему помнить, и она принимается заплетать волосы, нервно перебирая пальцами. Выпрямляется и перебрасывает косу на спину.
— У меня будет ребенок, — говорит она.
Ни единый мускул не дрогнул на его лице, и они долго стоят в молчании, так долго, что это уже нелепо, и оба не выдерживают и начинают смеяться, буквально трясутся от смеха и не могут остановиться.
На ферме ее ждет сюрприз: маляры загрунтовали стены и теперь распределились все четверо вдоль фасада, взяв по длиннющей метле, обмотанной тряпьем. Они жизнерадостно посвистывают и так, посвистывая, красят дом в ее любимый оттенок розового.
Почти месяц я провел на ферме, прежде чем почувствовал, что готов выйти за ворота, и отправился на главный базар. Через километр пути мне встретился тук-тук[31], в который я запрыгнул и высадился из которого уже только в людном центре деревни. Я уже и забыл, как там шумно: куры, торг, мотоциклы и ветряные колокольчики, монотонное звучание гимнов из колонок на крыше храма. И над всей этой рыночной суетой — вызывающе синее небо и два самолета, которые вот-вот столкнутся в вышине, но нет, благополучно проплывают мимо друг друга.
Закусочную я нашел на длинной боковой улице, где в основном продавали обувь. Дородная женщина в туго натянутом переднике оторвала взгляд от гигантского вока, где в масле жарились пельмени, и посмотрела на меня.
— Как еда, нормально? — спросила она, не успел я открыть рот.
— Супер. Спасибо. Но можете больше не посылать.
— Уезжаешь?
— Буду готовить сам.
Она хитро улыбнулась, глядя на бурлящее масло.
— Он будет готовить сам, — сообщила она пельменям, как будто это были не пельмени вовсе, а отрубленные головы клиентов, которые послали ее подальше. Человек за ближайшим столиком рыгнул и ухмыльнулся.
— А подружку свою прокормишь? — спросил он.
Я отпрянул, как ужаленный, попрощался с поварихой и направился к главной улице.
Там я подстригся как никогда коротко. Я решил забежать к дяде в банк, хотя бы показаться, какой я теперь стал здоровый, но зря: управляющий отправил дядю покупать ему холодильник, со смехом рассказал мне охранник. Выйдя из банка, я увидел тетю Куку, которая шла по улице, крепко зажав под мышкой бордовую сумочку. За ней едва поспевал Сона. Они прошли мимо, причем каменное лицо Куку не выразило ни малейшего интереса, но у своего дома она остановилась, как будто ей в спину попал крохотный дротик, и медленно развернулась.
— Ты поправился? — спросил я у Соны, и тот молча кивнул, тараща на меня глаза.
— Не твоими стараниями, — сказала Куку.
Я встретился с ней глазами.
— Неплохо выглядишь, — продолжала она, клянусь, уязвленным тоном.
— Мне гораздо лучше.
— Слыхала, ты быстро подружился с одной докторшей.
— Это сплетни.
— Значит, вы просто оба там живете?
— Она не живет на ферме. И вообще ничего плохого не сделала.
— Приезжает к тебе? Еда и женщины на дом — хорошо проводишь лето.
— Спроси Танбира Сингха, если не веришь, и нечего на нас наговаривать.
«На нас» — в глубине души я упивался тем, что меня считают любовником Радхики, может быть, даже надеялся, что в каком-то глубинном смысле это правда.
— Учителя? — помолчав, спросила Куку уже
