Я снова набрала номер Наташи. Длинный гудки никак не хотели сменяться голосом подруги. И так четыре раза. Неужели стряслось несчастье? Почему она показалась мне безжизненной, словно все эмоции забрало страшное горе? Опять выкидыш? Невозможно. После случившегося следовало оправиться, подлечится.
И вновь полились долгие гудки. Один набор за другим. Однако я так до нее не дозвонилась. Что ж. Значит, поздравим деда.
Он ответил сразу. Таким радостным я его не слышала никогда, да и не видела. Отец словно расцвел от счастья, даже не огорчившись по поводу отсутствия имен, целуя и признаваясь мне в любви, говоря, как обожает свою дочурку, как рад за меня и за всех нас.
— Папа, ты так кричишь, Александру только не напугай. Она впечатлительная у тебя.
— Не боись. Тебе что-то надо? Могу привезти. Когда отпустят домой?
— Не беспокойся. Я жду Наташку. Правда она не отвечает. И это странно. А отпустят не сразу. По состоянию детей уже будем смотреть. Все же оба чуть больше одного килограмма весят.
— Но здоровы же?
— Сказали, что да. Была проблема: дышать не могли. Носик им почистили и горлышко, и теперь все отлично.
Отец выдохнул. Он еще некоторое время спрашивал о моем самочувствии, о Маше и радостно попрощался, обещав утром навестить.
Едва разговор с ним завершился, как экран мобильного засветился вновь.
— Тусь, ну ты куда пропала? Я уже извелась вся, не отвечаешь.
— Прости, Лиз, — и вновь этот безжизненный голос. — Я тут внизу. Выйдешь?
— Тебя не пускают в регистратуре?
— Да. Говорят, карантин. И вообще, вход только родственникам.
— Сейчас спущусь.
Завершив вызов, я немедленно накинула на себя куртку, переоделась в теплые лосины, которые то и дело норовили с меня сползти, и побежала на первый этаж. Подруга стояла у входной двери с сумкой в руках и с готовностью приняла мои объятья. Правда, от меня не укрылись ее красные от слез глаза, припухший нос, бледное лицо и, кажется, дрожащие пальцы.
— Наташа, что случилось? — я отпрянула и попыталась поймать ее взгляд, но она отвела его в сторону.
— Лиз…
— Так, подруга, а ну не темни! Моей смерти хочешь? — она вскинула голову и в ужасе уставилась на меня. — И не надо так смотреть. Сердце уже не выдерживает. Все нутро болит от предчувствия. Если случилось чего, говори.
Губы Наташи задрожали. На бледное лицо легла тень. Казалась, еще секунда, и она либо разрыдается в голос, либо упадет передо мной в обморок.
— Туська, ну ты чего?
— Лиз, прости. Я не хотела с такими новостями к тебе, тем более после… родов, но… — она перевела дыхание, и слезы все-таки покатились из глаз.
У меня же внутренности сжалось. Тело превратилось в натянутую струну.
— С Машей что-то произошло? — подруга отрицательно покачала головой. — Тогда почему ты плачешь?
— Женя… он… там авария. У моста. Тимофей… пытался вытащить… успел, но тот все равно… не выжил. Скорая успела приехать, но по дороге в больницу.
Мир стал черным. Почувствовав, что теряю опору, ноги не держат, а глаза не способны что-либо увидеть, я сделала шаг в сторону и прислонилась к стене, а затем и вовсе сползла. Дурной сон. Все дурной сон. Нет. Не бывает же так. Почему, едва я увидела свет на горизонте, вновь прикоснулась к самому святому, что может быть у женщины, как судьба снова превратилась в злой рок?
— Лиза, — холодные пальцы подруги прикоснулись к моим щекам, а затем их заменил платок. — Вставай. Нельзя на полу сидеть. Простудишься, Лиза.
Она продолжала тормошить меня, но как можно реагировать, если твое тело словно желе? Как вообще дальше жить, если знаешь, что… Я зажмурилась. Так сильно, словно это могло помочь мне избежать реальности.
— Ты… — голос стал чужим, — ты сказала, что там был Тимофей? Где Маша?
— После того, как он позвонил и сообщил о том, что везет тебя в роддом, Степан сразу набрал Женю. Тот был снова пьян. Лиза, давай встанем. Лиза, ты слышишь меня?
— Дальше… — откинула я ее руку.
— Тимофея не пропустили здесь, поэтому он позвонил нам снова. Сказал, сам привезет Машуню. А потом мы ждали, ждали… и не дождались. Он ответил только в третьем часу ночи.
Наташа всхлипнула.
— Маша видела Женю?
— Д-да, еще там, — запнулась, будто растерялась она. — Лиза, давай встанем.
— У вас все в порядке? — спросил кто-то третий. Женский голос.
— Её поднять надо. У нас горе, — жалостливо ответила подруга. Она плакала, я слышала эти прорывающиеся рыдания. А я? Плакала ли я?
— Так вроде же никто из детей не умирал.
— Нет, из жизни ушел близкий человек. Помогите мне ее поднять.
Меня схватили сзади, затем закинули руку на чье-то плечо, а после потянули вперед.
— Лиз, открой глаза, — просила Наташ.
— Куда это вы? Без бахил нельзя!
— Спиридоновна, не буянь. Тут горе у людей. Проведем молодую мамочку до палаты, и посторонние уйдут.
— Ну смотри мне! Не я карантин ставила, а Денисовна. Перед ней и отвечать будешь. Правила для всех…
— Да ну тебя! Говорю же, не буянь.
Вы вошли в душное помещение. Я разомкнула веки и увидела пол, покрытый линолеумом или чем-то похожим на него. Вскоре закрылись двери и лифт тронулся с места. Мои ноги покосились сильнее прежнего.
— Лиза, все будет хорошо. Ты меня слышишь? — шептала Наташка на ухо. — Ты только сейчас не думай о нем. О детях, о мальчиках своих лучше подумай.
— Имена. — вздохнула я со свистом, а после узор на полу размылся.
— Имена? — переспросила подруга.
— Я не знаю, какие им давать имена.
— Ничего, придумаем вместе.
— Ему нравилось собственное имя. Может мне одного назвать Женей?
До меня донесся всхлип, а затем кто-то втянул несколько раз сопли. Мы уже шли по коридору, но мне не хотелось идти. Упасть и пропасть. Не слышать никого, не видеть никого. Чтобы вокруг было пусто… так же, как и у меня внутри. Чтобы исчез противный запах лекарств, на который еще несколько часов назад я даже не обращала внимания. И Наташа… Хотела ли я видеть ее? Вот она рядом, прижималась ко мне, тащила почти на себе, рыдала едва ли не в голос, жалела. Почему она меня жалела? Потому что мне должно быть больно? Но это не так. Внутри пустота, а не боль. И этот плач новорожденных. Почему они кричали? Они тоже меня жалели?
— Время кормить детей. Что с ней? Их сюда нельзя. И как мне поступить? — доносились обрывки фраз. А я все лежала на кровати, ощущала ладонь Наташи, поглаживающую мою спину и смотрела в окно. Сначала там светила луна. Потом встало солнце. Подруга то появлялась, то исчезала… Кажется, она прощалась, извинялась, что не может остаться, шептала что-то про Степана, про наш с Женей дом, про похороны. И снова за окном стемнело, а в стеклах отражалось мое бледное лицо. Там еще соседка возилась со своей дочерью, а после остановилась и посмотрела на меня, прямо в глаза, в этом блеклом отражении, будто заглядывала в самую душу и выворачивала ее наизнанку. Строгий и безжалостный взгляд.
