Но вино и остерии были коньком Риччо. Когда его спрашивали, кем он собирается стать, он отвечал: «Трактирщиком». Намерение это лишь окрепло, когда он увлекся Мирандой, отец которой владел остерией, где Риччо пропадал теперь от зари до зари. Эта остерия, пришедшая в последнее время в упадок, не была, впрочем, пределом его желаний, он мечтал о «заведении», первоклассном, роскошно отделанном, где Миранда, хорошо одетая и завитая, восседала бы за кассой, принимая деньги у состоятельных посетителей.
— Теперь, когда мы начинаем понемногу становиться на ноги, — сказал он, — война нам ни к чему.
— Не забивай себе голову, — Чезаре, казалось, вот-вот заснет.
— Ну, знаешь!.. — вспылил Риччо. — Весь мир идет к гибели, а ему все равно.
— Вздремни лучше, лошадь знает дорогу, — посоветовал Чезаре.
— А может, и в самом деле, — покорно согласился Риччо. — Чертовски устал!
Он твердо верил, что торговля вином принесет им удачу. Проводя свои дни в кафе и остериях, он неплохо в этом разбирался. Большая фляга хорошего вина, купленная за пятьдесят лир и разлитая по бутылкам и стаканам, приносила стопроцентную прибыль. А посреднику она вообще обходилась в двадцать пять, оптовику же всего в пятнадцать. Идея была в том, чтобы стать посредником и, скупая вино у крестьянина, а затем продавая его трактирщику, зарабатывать по тридцать пять лир на каждой фляге. А почему бы и нет, если он знал, как свои пять пальцев, все остерии своего района и мог так же хорошо узнать все остерии Милана? Они с Чезаре начинали работу в субботу вечером и заканчивали на заре в понедельник, пользуясь лошадью и повозкой Матильды. Если Риччо был превосходным продавцом, то Чезаре был осмотрительным покупателем и умел приобрести самое лучшее вино по сходной цене. Миранда вела их счета и занималась учетом погрузки и выгрузки на складе, который два компаньона, по инициативе Чезаре Больдрани, хотя Риччо и не видел в этом проку, купили в старом доме на виа Пьоппетте. Постройка была в плохом состоянии, но подвалы просторные и прохладные, как раз для хранения вина. Риччо, который предпочел бы лучше копить на остерию, был недоволен, но когда цены на недвижимость стали быстро расти, понял, что этот упрямец Чезаре заглядывал далеко.
— Да, черт возьми, — со злостью сказал Риччо, — с этими делами, которые мы затеваем, нам только войны не хватало.
— Бывает, что человек попадает в бурю, — философски ответил Чезаре, — терпит крушение, обессиленный добирается до острова и находит на нем сокровище. А другой сидит себе дома, но его настигает удар, и он умирает.
— Ты слишком много читаешь книг, — заметил Риччо, пожав плечами. — Как ты думаешь, побеждают колбасники? — В те дни как раз войска генерала фон Мольтке разбили французов у Шарлеруа и нацелились на Париж. Об этом было много разговоров.
— По мне, в этих войнах не побеждает никто, — изрек Чезаре.
— А в «Корриере» написано, что французы терпят поражение.
— Спи, Риччо. У нас впереди еще две ночи и два дня работы.
— Если война помешает моей коммерции, я им устрою бойню, — пригрозил Риччо. — Откуда берутся люди, которым нужна война? У нас в Милане есть хлеб, есть работа. Филиппо Турати сказал, что Милан — это мастерская Италии, как Англия — мастерская Европы.
— Ты, наверное, даже не знаешь, где она, эта Англия, — съязвил Чезаре.
— Ну и что же? Филиппо Турати-то знает, — с достоинством отпарировал тот.
Это были обычные разговоры о войне, которых Риччо наслушался в остерии. Чезаре усмехнулся. Его-то самого ничто не остановит на пути, который он наметил себе. Никакая война не изменит его планы, и он не окончит свои дни ни на минуту раньше, чем совершит то, что записано в великой книге Судьбы. Он уже многое понял, живя в стране, расколотой на множество провинций, которая питала мировую индустрию, экспортируя в обмен на твердую валюту миллионы рабочих рук в более развитые страны, истощая себя, но вращая при этом колесницу прогресса. Для многих соотечественников добраться до далеких берегов Америки представлялось единственным выходом, но не для него. Его не тянуло ни в Европу, ни в Америку, его мир был здесь: дом, квартал, город. Но придет время, когда имя Чезаре Больдрани будет известно всему деловому миру. И во Франции, и в Англии, и за океаном будут считаться с ним. Доведись это увидеть отцу, он похлопал бы его по плечу с уважением, и мать была бы счастлива, узнай она об этом. Душа ее успокоится, когда он выведет в люди братьев, и Джузеппина с его помощью устроит свою жизнь.
— Эй, Чезаре, приехали! — растормошил его Риччо, прервав это полураздумье-полусон. — Спрыгивай.
Чезаре ступил на землю и протер глаза. Светало, лошадь стояла у большого сарая на гумне. Пес с лаем выбежал им навстречу, его хозяин в большой соломенной шляпе, надвинутой на лоб, подходил к ним. Чезаре обменялся с крестьянином крепким рукопожатием, и они заговорили о ценах на вино. Пора было от грез переходить к делу.
23
Чезаре пока не решался покинуть прачечную Матильды, где его обязанности с началом войны умножились. Полки становились все многочисленнее, военные учения проходили все чаще — белья из казарм поступало все больше.
Капитал их прирастал, но ни он, ни Риччо еще не могли расстаться со старой работой. Прошла осень, потом зима. Майское солнце уже сверкало над цветущими лугами, в небе весело носились стрижи и ласточки.
— Господи, неужели и до нас когда-нибудь доберется война? — подумала Матильда, вдыхая ароматный утренний воздух.
Она вошла в прачечную по делу и застала здесь Чезаре одного. Голый по пояс, он орудовал гаечным ключом возле котла, который все время барахлил и требовал ремонта. Его блестящая от пота спина лоснилась в солнечном свете, крепкие мускулы бугрились на широких плечах.
— Почему ты здесь? — спросила Матильда.
Парень поднял свое красивое лицо и улыбнулся ей голубыми глазами.
— Проклятый болт не держит, — ответил он.
— Сегодня вызову рабочего, чтобы поменял его, — сказала Матильда. Она говорила о машине, но думала о нем, этом статном широкоплечем юноше, чьи блестящие от пота плечи и грудь действовали на нее возбуждающе.
— Я сам могу починить, — сказал он. — Что тут такого?
Они были вдвоем в этой жаркой, насыщенной паром прачечной, среди котлов, корзин с уже выстиранным бельем и тюков с грязным, и эта нечаянная близость, которой Матильда, борясь с искушением, все эти дни избегала, волнующе действовала на нее. «Держи себя в руках. Ты почтенная вдова. И должна вести себя подобающим образом», — твердила она себе, теребя портрет покойного мужа на груди, но, вопреки этому, уже ощущала, что не способна противостоять этому неодолимому влечению.
Они безотчетно сблизились: Чезаре робко улыбался, а она готова была разрыдаться и все отрицательно мотала головой, но глаза ее горели желанием, а упругая грудь поднималась и опускалась в такт учащенному дыханию.
