Задыхаясь от ужаса, Сергей зашарил по земле руками. Под ногти набилась грязь, в ладонь вонзился бутылочный осколок, но художник не почувствовал этого. Он хотел любой ценой вернуться в привычный мир, лишь бы скрыться от взгляда древнего бога, не слышать его дыхания, не видеть мертвенного света башни. Он беззвучно закричал, прося о спасении, ни на что не надеясь, зная, что в мире теней нет иной помощи, кроме как от себя самого, что никто, кроме него самого, не сможет поддержать его и не дать провалиться еще глубже, что он не рассчитал силы и не способен вернуться…
Но помощь пришла. Сознание Сергея снова раздвоилось: в сырой тьме сельвы мерцал, приближаясь, сгусток энергии, полный силы, света и мудрости; в то же время он понимал, что никакого сгустка нет, а есть лишь смуглый и коренастый, чуть полноватый мужчина с круглым индейским лицом и длинными волосами, глядящий на него с откровенным раздражением. Сергей мог рассмотреть даже шорты, ожерелье из перьев и каких-то семян и небольшой шрам на круглом животе.
— Идиот гринго! — сказал сгусток света. — Достали чертовы наркоманы!
— Yo no soy gringo, yo soy ruso, — автоматически пробормотал Сергей.
Отец рассказывал Ильичу, что в шестидесятые и семидесятые годы белые экспериментировали так много, что трудно было работать, то и дело приходилось отвлекаться на очередную заблудившуюся душу перебравшего ЛСД хиппи. Не все они были непроходимыми глупцами, встречались и такие, с кем было о чем поговорить. После одной из таких встреч отец стал напевать странные мелодии, утверждая, что их создал тоже шаман, но другой. Он даже привез из города несколько кассет, которые, правда, не на чем было слушать. Из пленок он сделал ожерелье, а обложки повесил на стены. Ильич помнил написанное на каждой картинке английское слово «двери» — совершенно очевидно было, что за двери имелись в виду; правда, ему доводилось слышать, что у гринго их принято делать очень прочными, да еще и запирать так, чтобы открыть было как можно труднее…
Более того, Ильич подозревал, что на мысль сделать из него ученого-физика отца навела беседа с одним из таких путешественников. Но время шло, уголовный кодекс и мода менялись, гринго становились все осторожней, и к тому времени, как Ильич начал сам проводить ритуалы, поток психонавтов иссяк до тоненького ручейка. Ильич, впервые наткнувшийся на такого заблудившегося, поначалу даже слегка растерялся, но быстро взял себя в руки. Уж здесь гринго точно нечего было делать, совершенно непонятно было, как его вообще могло занести в самую тайную область Нижнего Мира, куда и Ильич-то проник с огромным трудом. Он уже хотел было выкинуть гринго обратно в реальность, и только в последний момент заметил след. След, который ни разу не видел, но о котором столько слышал, след, который искал так долго…
Броненосец! Предмет, который много лет искали его предки, из-за которого он разрушил жизнь Тани. Предмет, потерянный полвека назад где-то в Чако… Броненосец был связан с гринго!
Позже Ильич, оставаясь наедине с собой, часто корил себя за то, что не присмотрелся к этому человеку повнимательнее. Возможно, уже тогда можно было увидеть, как нити судьбы, ведущие к Чиморте, окутывают гринго прозрачным шевелящимся коконом. Может быть, удалось бы соединить в одну цепочку события, происходящие в разных концах света, понять их смысл и остановить оползень, грозящий снести все на своем пути. Не пришлось бы выбирать из двух зол и разрываться на части, едва соображая от страха совершить смертельную ошибку.
Но шаман видел только след броненосца. Отобрать! Срочно. Броненосец должен быть у Ильича, в этом предмете — смысл его жизни. Даже двух: жизни шамана и жизни студента-физика, перессорившегося со всеми преподавателями, заслужившего репутацию сумасшедшего и так и не защитившего свой диплом о веерной структуре реальности. Старики говорили, что с помощью броненосца можно навести морок, но Ильич был уверен, что предмет на время погружает человека в параллельную, несбывшуюся реальность.
Заблудившийся сам упростил ему задачу, сказав, что он русский. Разговорить его было нетрудно — вскоре Ильич знал имя, город… С городом повезло. Но, о духи предков, почему у этих русских такой сложный язык? Название улицы невозможно даже произнести. Да и толку от адреса, не заявишься же домой и не потребуешь вернуть предмет… И не прикажешь отдать, с такими вещами добровольно не расстаются, навязанное желание расколет разум, и неизвестно, что выйдет в итоге. Зато можно вложить пару простых мыслей. Приказать совершить пару простых действий, которые приведут к нужному результату, и подтолкнуть к выходу…
— Забудь обо всем и возвращайся домой, — сказал сгусток света и мудрости.
Земля бросилась Сергею в лицо. В последний момент он успел выставить руку. Взвыл, ударившись коленом о подвернувшуюся ветку, и сел на холодную землю, привалившись спиной к бревну и жадно хватая ртом воздух.
Темнота парка выцвела и посерела, и где-то над головой неуверенно посвистывали первые птицы. Костерок почти погас. В его тусклом свете едва виден был Рафаэль, сидящий напротив. Глаза его были прикрыты, он раскачивался и тихо гудел на одной ноте, ритмично помахивая опустевшей кружкой.
Дать бы тебе по морде, сволочь очкастая, вяло подумал Сергей. Он был слаб, как новорожденный щенок, страшно замерз, и его снова подташнивало. Но отблески мировой гармонии, еще лежавшие на душе, и воспоминания о черном шаре зла, мешающем дышать, остановили его. Сергей с трудом поднялся на ватные ноги и, спотыкаясь, побрел прочь. Где-то на другом краю земли, за далеким Балаклавским проспектом, в неведомом дворе его ждала машина — теплое кресло, печка и четыре колеса, вполне возможно, способные отвезти его домой.
Однако до машины еще надо было дойти. Речка Чертановка извивалась и петляла, то ныряя в овраг, то разливаясь болотом. Несколько раз Сергей переходил ее по шатким мостикам из бревен, однажды наткнулся на огромную, будто нефтепроводную, трубу на бетонных опорах, тяжко нависающую ржавым брюхом над зарослями сухого бурьяна, и какое-то время шел вдоль нее. Он уже уверился, что окончательно заблудился, когда впереди послышался шум большой улицы.
Только добравшись до своей машины, припаркованной во дворе старой пятиэтажки, и рухнув на водительское сиденье, Сергей понял, насколько устал. Мышцы ныли, будто после марафонского забега. Он был невообразимо грязен, в ботинках хлюпало, а от свитера несло рвотой и болотной водой. Постанывая и шипя, Сергей вытянул с заднего сиденья пакет с рабочей одеждой — толстовкой и джинсами, задубелыми от краски. Тяжко ворочаясь и ругаясь, он переоделся. Собрался с силами и отволок испоганенный свитер в мусорный контейнер неподалеку, вернулся в машину. Запахи масла и растворителя, исходящие от толстовки, успокаивали, привязывали к знакомой реальности, где в темноте не бродят гигантские звери, и сельва не заполоняет весь мир, и сквозь заросли не скалятся лица мертвецов. Сергей положил голову на руль, он успел подумать, что неплохо было бы попытаться нарисовать увиденное, и отключился.
ГЛАВА 11ПЕСНЯ ДЛЯ ДУХОВ ОХОТЫ
Ятаки, октябрь, 2010 год
