Книга Королевская канарейка - Анна Кокарева

170. Контрасты

Всё-таки у высокородных с насекомыми странные отношения.

Во всяком случае, третий рой напал на меня. Сначала всё шло нормально. Глоренлин постучал по дереву, вызвав в памяти бессмертное: «Открывай, сова, медведь пришёл!»

Пчёлки сговорчиво вылетели они из высоко расположенного дупла и облепили меня, но то ли я раздавила там кого, то ли пахла им не так — а очнулась уже, когда бежали мы вдвоём с Глоренлином, он на шаг впереди. Я бежала опрометью, а он не торопясь, и ещё иногда оборачивался, отмахивал рукой — и бешеный рой сдувало, они разлетались в стороны. Но бодрости и злобы не теряли, останавливаться надолго не хотелось. Я только надеялась, что шаман знает, куда бежит. И правда: мы проломились сквозь кусты, и показалась заводь, запруженная в ручье бобрами. Опрометью пробежав по бобровой хатке, булькнулась в воду. Проплыла под водой до другого берега, там кубышки цвели и рогоз торчал, и, только почувствовав стебли вокруг, рискнула всплыть.

Редкая сеть из пчёл реяла над водой, из зарослей вылезать точно не стоило. Чуть погодя рядом всплыл Глоренлин. Пока я вспоминала приличные слова, чтобы цивилизованно высказать свои ощущения и спросить, как это насекомые из-под контроля великого шамана вышли, оный, покопавшись в неприличных невысказанных, елейно сообщил:

— Богиня, я и не контролировал их, только просил… ты просто была неосторожна и придавила пчёлку.

Мороз продрал по коже. Странные были ощущения, при условии, что я в воде по ноздри. То есть всё это время, с первого раза…

— Ну да, а что? Даже некоторые люди умеют договариваться с пчёлами, а ты богиня, в сидовом лесу… да ничего ж страшного, а пробежаться полезно. Не убивать же их.

На это я не нашлась что ответить, но думы мои были нелюбезны. Что, впрочем, не помешало высокородному безмятежно тарахтеть, что-де не в первый раз, и всегда так эллет лечатся, и для репродуктивного здоровья небольшие стрессы, связанные с пчелолечением, очень хороши. А попозже и муравьёв попробуем. Я ведь обещала подарить владыке дитя? На слове «дитя» хлебнула водички, но согласно покивала, и шаман продолжил, что на эллет-де такое лечение отлично действует, организм настраивается на нужный лад.

Я в ответ только булькала. Хотела сердиться, но как подумала, на кого мы похожи были, сигая по лесу голышом… на кого, на кого: вот мультик был про смешариков, там Совунья с Карычем, оба пожившие, эликсир молодости варили. И, когда ингредиенты для него добывали, и от пчёл бегали, и ныряли, и по горам лазили. В конце концов рецепт оказался недействующим, но беготня их знатно омолодила. Небось шаман знает, что делает. Горестно вспомнила, как омолаживающиеся в мультике, спасаясь от пчёл, бегающую молодёжь обогнали, и крепко понадеялась, что поблизости никого нет и никакие пионэры эльфийские аттракцион не видели. Потому что Совунья в одежде бегала, а я без.

— Зрелище дивное, — лицо шамана стал мечтательным.

Ничего не ответила, однако посмотрела тяжело и полезла на берег, потому что пчёлы разлетелись уже.

На берегу, посмотрев вниз, взвизгнула: на ногах висели чёрные блестящие пиявки. То-то мне казалось, что ощущения странные, словно морозцем пробирает!

— Ничего, богиня, это тоже полезно.

Благостные интонации стали последней каплей, и я в ответ успела наговорить больше, чем хотела бы.

Во всяком случае, было потом очень неудобно, что великого шамана Дуремаром и ещё похлеще называла.

Действия большого это не возымело; похоже, эру Глоренлин и правда то ли всех женщин скопом, то ли меня лично стихией воспринимал — во всяком случае, он, укоризненно улыбаясь, двинул кистью, и извивающиеся пиявки поотваливались. Я тут же отскочила от них подальше. Из ранок по мокрой коже полосами заструилась кровь, и пришлось постоять, пока Глоренлин останавливал кровь, лечил укушенную опухающую щёку и ногу, зашибленную обо что-то во время бегства.

Его вся эта беготня, похоже, очень взволновала в определённом смысле, потому что он полечил, дал немного обсохнуть — и прижался сзади, давая почувствовать свой жар. Я набегалась, замёрзла, и странно приятным ощущалось его тепло, его худое даже для эльфа тело… нахмурилась, упёрлась в грудь:

— Увидят.

— Только бобры.

Оглянулась рефлекторно — и действительно увидела круглую бобриную голову, неодобрительно взирающую на нас из воды.

Замялась, думая. Ласки шамана были легки, теплы и прекрасны, и он ждал, во всяком случае, с надеждой спросил:

— Да? — и горячо попросил: — Позволь быть твоим, здесь и сейчас.

Вздохнула, сдаваясь, и только руки подняла, заслоняя локтями лицо. Я не вижу вас, вы не видите меня.

Ему нравилось, кажется, отсутствие опоры; во всяком случае, мы так и стояли на песчаном берегу. Я ничего не делала, только позволяла — обнимать, ласкать, делать всё, что хочет. Подумала, что со стороны, наверное, смотрюсь белой, как молоко, статуей, и рядом татуированный худой демон, которому приходится совершенно непристойно раздвигать ноги и слегка приседать, чтобы смочь… неожиданно испытала смесь низменной похоти и чистейшей нежности.

Забыться в таком месте и позиции не могла, и тем сильнее ощущалось, что партнёр-то как раз полон чувства, что дышит через раз, и что со всеми потрохами моим быть желает. Это трогало и нравилось, его огонь грел, искренние беспомощные стоны опьяняли. Чувствовалась его борьба с самим собой, в которой он безнадёжно и скоро проигрывал.

Оба мы, выйдя из пруда, пахли сырой водой, но Глоренлин разогрелся, кожа его начала источать яркий аромат мускуса. В нормальном состоянии он смутил бы, но сейчас казался прекрасным; хотелось вдохнуть поглубже, изваляться в нём, стать им. С каждой секундой и каждым вдохом запах становился всё сильнее, стоны всё отчаянней.

Приятно было сохранять хоть какое-то соображение — это давало острее почувствовать, что да, мой консорт от меня с ума сходит. Это льстило и возбуждало, делало податливой сытой кошкой, блаженно щурящейся на солнце и на воду, и никуда не торопящейся. Благосклонно преклоняющей слух к благодарному опустошённому шёпоту:

— Если бы ты знала, как я это чувствую… как это для меня.

Да уж думаю, ослепительно должно быть, раз этого чёртушку так пронимает.

Бобёр, кстати, проявил себя настоящей сволочью: с видом занятого существа таскал туда-сюда ветки по пруду, прилаживал к хатке, а сам всё время косился. Хвостом по воде шлёпал. Иногда останавливался и смотрел, как на дураков — но шамана, мне кажется, и стадо бобров не смутило бы. И не бобров. А я старалась не портить ему