неделю можно, благодаря искусству называния деяний и людей из великана сделать карлика. Боялся Палука того, что все видимое им — это некий странный сон, из которого он внезапно пробудится и снова увидит Пестователя великаном. Только лишь Жива, как мстительная женщина, время от времени шептала:
— Нужно его убить. Вы же не собираетесь держаться присяги? Я должна получить назад свою Познанию.
— Замолчи, женщина! — закричал на нее Авданец, в конце концов. — Мы отберем у Наленча Познанию и повесим его рядом с псом. Но зачем ты советуешь убить Пестователя? Разве ты не знаешь того, что ждет сына, вытащившего меч против своего отца? Он будет назван отцеубийцей и, даже если бы имел он могущественную армию, всегда найдется такой, кто вонзит ему нож в спину. Наш народ ненавидит отцеубийц.
— Правильно, — кивнул Семовит. — Пестователь должен уйти свободно. Не займу я трона, запятнанного кровью своего отца.
— Считается только лишь то, что было названо, — напомнил им Авданец. — Мы назвали Пестователя карликом, и он стал карликом. Только вот искусство называния людей и деяний поняли не только великие, но и малые. Что будет с нами, если народ назовет нас завтра отцеубийцами?
И в качестве предупреждения рассказал им Авданец услышанную у Арнульфа историю короля франков, Людовика Набожного, который, обвиненный тремя своими сыновьями в несправедливом разделе государства, целых два раза свергался ими с трона и трижды должен был короноваться в короли. Особенно поучительным был пример, когда три сына Людовика Набожного — Пепин, Людовик и Лотарь — свергли отца с трона, его молодую жену сослали в монастырь, а самого короля подвергли унизительному публичному покаянию в монастыре святого Медарда. Вскоре оказалось, что не только народ, но и благородные и богатые люди возмутились слишком суровой и унизительной трактовкой их давнего повелителя, они восстали против сыновей Людовика и возвратили трон старому королю.
— Вот какими могут быть результаты, если мы слишком сурово обойдемся с Даго Господином, — предостерегал их всех Авданец. — Народ не всегда готов стерпеть вид брошенного в прах властителя, который в течение многих лет обеспечивал ему мир и благоденствие. Давайте сохраним в этом деле умеренность и осторожность, ибо многие воеводы могут воспользоваться случаем и встать на защиту униженного Пестователя, обратиться против нас и увеличить свою власть. Еще хуже может статься, если мы убьем его и станем отцеубийцами и самозванцами.
— Верно, — соглашался с ним Семовит. — Отпустим Пестователя с миром, не отбирая у него жизни и чрез меры не унижая его. Нам важно лишь то, чтобы он отдал нам трон в Гнезде.
Так советовались они, пока, наконец, не наступил рассвет, и на безоблачное небо не поднялось солнце. И тогда тысячи воинов трех сыновей Пестователя покинули свои шатры и образовали длинную и широкую шпалеру от врат Гнезда вплоть до недалекого леса. В этой толпе на своих конях заняли места три сына Пестователя, чтобы видеть карлика, который покинул ради одного из них свой трон.
Наконец-то врата Гнезда раскрылись. Окруженный двумя десятками согдов, в белых плащах, с белыми пиками в руках, из твердыни выехал мужчина на белом коне. На нем была позолоченная кольчуга; меч на боку, по обычаю аскоманнов, свисал с плеча на ремне. Мужчина носил белый, потертый плащ. На его лбу сиял золотистый камень.
— Это Пестователь. Это Даго и Повелитель, — прошел шумок по толпе воинов сыновей Пестователя.
Никто не мог оторвать глаз от величественной фигуры на белом коне.
Даго же, окруженный согдами, ехал с низко опущенной головой, не глядя ни влево, ни вправо, ни перед собой, ни оглядываясь назад. О чем думал он в этот унизительный миг, когда переставал быть властителем? Возможно, о Зифике или Зоэ? Или о других умерших, которые ушли в Навь и сделали его самым одиноким из всех людей? А может размышлял он над удивительным искусством называния людей и деяний, которым пользовался так много лет, что оно, наконец, обратилось оно против него. Возможно, ин и вправду чувствовал себя карликом и потому уезжал со спущенной головой? Возможно, в этот такой долгий и унизительный момент перестал он верить, что был он из рода великана Бозы, на самом же деле жил обычным человеком, рожденным в карликовом роду Землинов.
Даго не знал, куда он едет. Да, он был тевтонским графом, но примет ли его король Арнульф Каринтийский? Или, может, отправиться к ромеям? Сегодня несколько раз спросил он своих верных согдов: «Куда отправимся?». А те неизменно отвечали: «Куда глаза глядят, господин».
Так что ехал Даго прямо, между толпами воинов своих сыновей, освобожденный от чуства ненависти, ибо чувствовал себя карликом, которого победили великаны из его семени. Вот только, раз они выросли великанами, возможно ли было то, что сами появились из семени карлика? Неужто и вправду сделался он достойным презрения карликом?
Зачарованным было искусство правления людьми. Искусство называния деяний и людей. Что бы случилось, если бы еще месяц или два назад он сам объявил сыновей карликами, а потом, будучи великаном и собрав огромную армию, победил их всех разом или каждого по отдельности? Сколько раз сам пользовался он этим зачарованным искусством? Скольких назвал он извергами, изменниками, живодерами — и этого хватало, чтобы в глазах людей именно таким те и стали. Разве не назвал он Хельгунду — Лже-Хельгундой, и та никогда уже не возвратилась в Гнездо, поскольку народ считал, что настоящую Хельгунду порубили мечами…
До леса осталось еще несколько стай. Через мгновение окруженный согдами Даго Пестователь исчезнет между стволами деревьев и в зелени листьев. Через мгновение братья триумфально вступят в Гнездо, и Семовит усядется в парадном зале на троне Пестователя.
Как вдруг кто-то из толпы воинов пронзительно завопил:
— Это карлик! Даго — он же карлик! Порубим карлика мечами!
Три всадника вырвались из шпалеры перед Пестователем и помчалось к Даго, вопреки приказам Авданца, Семовита и Палуки.
— Отступите немного, — приказал Пестователь своим согдам.
А затем извлек из ножен свой чудовищный Тирфинг и стал ожидать приближавшихся.
Бой длился недолго. Меч Тирфинг несколько раз блеснул на солнце, и трое воинов с отрубленными головами очутились на земле.
Молчание царило в рядах сыновей Пестователя. Никто не шевельнулся, чтобы отомстить за смерть своих товарищей. Всех поразил и парализовал вид этой стычки. Неожиданно дошло до них, что Пестователь не был карликом, хотя и покидал Гнездо как карлик.
Три трупа с отрубленными головами валялись на дороге. Три лошади с громким ржанием бегали по полю без своих всадников. А Даго Пестователь и двадцать согдов исчезли в лесу.
