Возможно, что я и карлик, но пока что остаюсь твоим повелителем.
Устыдившийся Ярота хотел уйти, но Даго Господин задержал его.
— Если завтра мои сыновья пришлют послов, я приму их в парадном зале.
— И заключишь с ними договоренность? — обрадовался Ярота.
Не услышав ответа, он какое-то время еще постоял на валах возле Пестователя, а потом исчез в темноте.
Той ночью Ярота приказал приоткрыть крылья врат и на миг исчез в ночной темноте, чтобы встретиться с Семовитом, Авданцем и Палукой.
— Наленч занял Познанию, — сообщил ему Семовит. — Нет у нас времени торчать здесь бесконечно по причине упорства карлика. Или ты завтра откроешь нам врата или после нашей победы будешь повешен рядом с псом. Выбирай, Ярота. Мне ведь Великий Канцлер тоже будет нужен.
— Он согласился принять посольство, — открыл Ярота.
— Он всего лишь хочет тянуть время. А мы должны помочь Живе, — отозвался раздраженный Авданец. — У тебя имеется доступ к нему в любое время дня и ночи. Убей его.
— Убей его, — повторил и Палука.
— Ну да, убей его тихонько, а вину мы свалим на согдов, — присоветовал Семовит.
Ярота возвратился в Гнездо. Давно уже проклевывалась в нем мысль убить Даго Повелителя и таким образом разрешить торги между Пестователем и его сыновьями. Да, вину можно было свалить на согдов, а потом повесить их всех как людей чужих, следовательно, способных на всяческую подлость.
После полуночи Ярота вооружился длинным стилетом из дамасской стали и тихонечко отправился в комнаты Пестователя. Два согда, стерегущих двери, не говоря ни слова, расступились перед ним; они были привыкшими к тому, что Ярота в любое время дня и ночи имел доступ к их повелителю. Так что Ярота вошел, закрыл за собой дверь, и в свете догоравшей масляной лампы ему показалось, будто бы видит он на устланном шкурами белых медведей ложе людской силуэт, накрытый белым плащом.
Подкрался он к кровати Пестователя и нанес сильный удар стилетом в это тело под плащом.
Только стилет с громадным трудом пронзил плащ и вошел в шкуру белого медведя. Тогда Ярота услышал голос у себя за спиной:
— И зачем же ты это сделал? Я сам хотел отдать власть.
Лезвие проклятого Тирфинга отрубило голову Канцлеру, а кровь, брызнувшая из его шеи, залила все ложе и пол в комнате.
На следующий день войска трех сыновей Пестователя увидели на надвратной башне прибитую к деревянной балке голову Великого Канцлера, Яроты.
В полдень три посла от сыновей Пестователя опустились на колени перед троном, на котором сидел Даго Господин.
— Твои сыновья, повелитель, — заявил один из них, — обещают тебе жизнь и здоровье, если ты, вместе со своими двумя десятками согдов, завтра добровольно покинешь Гнездо и уедешь либо к ромеям, либо на запад, откуда когда-то и пришел. В сердцах твоих сыновей нет измены, какая была в сердце Яроты.
— Тогда пускай прибудут под ворота Гнезда и дадут присягу на солнце, что я уйду отсюда свободным, и что никто не станет меня беспокоить, — ответил им Пестователь.
И случилось так, что три сына Пестователя: Семовит, Авданец и Палука еще в тот же самый день встали перед воротами Гнезда и, вытянув руки к заходящему солнцу, дали присягу, что если Даго Повелитель отдаст им трон и покинет Гнездо, ни его самого, ни его стражу, сложенную из согдов, никто не станет беспокоить. Пестователь принял эту присягу и пообещал, что завтра утром вместе с согдами покинет твердыню.
Известие о том, что Пестователь решил вместе с согдами покинуть Гнездо, вызвало беспокойство среди защитников крепости. Многие воины, а так же ремесленники, бросились к ногам Пестователя и поклялись ему, что станут защищать его до последней капли крови. Окружили Пестователя и женщины, целовали край его плаща с пятнами крови Яроты, протягивали к нему на своих руках маленьких детей, чтобы повелитель погладил их по головкам и тем самым осчастливил на всю жизнь. Многие из них восклицали:
— Господин наш! Ты никакой не карлик, а великан. Вытащи против своих сыновей заколдованный меч и покарай их за непослушание.
Пестователь стоял среди этой толпы, позволял целовать край своего плаща, гладил детей по головкам, пока, наконец, от него не услышали:
— Не хочу я, чтобы вы гибли в братоубийственной войне. Ужасное дело — убить своих братьев, но еще более страшное дело убивать своих сыновей.
— И куда пойдешь ты, повелитель? — спрашивал народ в Гнезде.
— Туда, — указал Пестователь на запад. — Пойду туда, откуда пришел. Я желал выстроить здесь могучую державу и ввести ее в историю. Но это требует много времени, а сыновья мои нетерпеливы. Уступлю я им, ибо брезгую я проливать братскую кровь.
А подумав, добавил:
— Я обеспечил вам много лет спокойствия, вы могли жить богато и размножаться. А сыновья мои говорят, будто бы во мне отозвалась кровь карликов. Должен ли владеть вами карлик? Мои сыновья — это великаны. Они добыли край любушан, землю шлензан и Вроцлавию, край лендзян и Червенские Грады.
Спросила у Даго какая-то женщина:
— Повелитель наш ясный, разве ты навсегда уже останешься карликом? И никогда уже не вернутся к тебе силы великана?
Рассказывают, что после этих слов Пестователь весь вздрогнул, а золотое сияние камня Священной Андалы столь ярко блеснуло у него на лбу, что людям пришлось закрыть веки, чтобы не ослепнуть. Тогда Даго Повелитель ушел в свои комнаты, а стоящие у его дверей согды получили приказ никого к нему не допускать.
Обитатели Гнезда почти всю ночь кружили по улицам, вознося окрики в честь Пестователя и молясь за него своим богам. Ибо для всех сделалось ясно, что Даго Повелитель был великим властителем, не желал он воевать со своими сыновьями, а их обитателей Гнезда, желал уберечь от несчастий войны.
А вот его сыновья и Жива провели бессонную ночь. У себя в шатре они пили сытный мед, но друг с другом не разговаривали. Каждого из них подкусывали злые мысли. Семовит размышлял над тем, что обязан он сделать, когда усядется на троне в Гнезде, как вынудить дальнейшее послушание от своих братьев и воевод, из которых некоторые, например, сын Клодавы в Витландии, воевода Оржи из Ленчицы и Наленч в Познании желали быть самостоятельными комесами. Авданца пожирали псы амбиций, что сейчас он помог Семовиту подняться столь высоко. «И вновь желает он добыть все, всю власть, не вытащив меча в бою», — с горечью рассуждал он. А вот Палуча испытывал толику страха. У него не помещалось в голове, что со дня на день, с недели на
