Лайам сказал:
— Лиз, ну так исполни нам что-нибудь.
— А вдруг соседи услышат?
— Мам, да ты вообще знаешь, кто за стенкой живет?
Нет, я не знала — и по сей день не знаю. У нас по-другому дом устроен.
— Не важно. Мне все равно не хочется, чтобы меня слышали.
Гость попросил:
— Спой соло из «Флауэр Дуэт».
— Лайам, эта песня уже всем оскомину набила.
— Мам, если ты споешь, тогда и я что-нибудь исполню. Только ты первая.
Услышать, как поет собственный сын!…
— Господи, ну ладно.
Я поняла, что не пела целую вечность. Без практики голос быстро пропадает — все равно что мышцы без тренировки. Я подошла к раковине, налила стакан воды и стала размышлять, что бы им спеть. «Виенс, Малика» из альбома Делиба «Лакме». Хорошая вещица: для искушенного слушателя то же, что «Мы только начали»[5], «Карпентерс» для любителей широкого вещания.
Я вернулась в комнату.
— Предупреждаю, вы сами напросились.
Дальше я с минуту выводила кульминацию песни, самые задушевные куски. Не ожидала, что так здорово выйдет. Мужчины аплодировали. Я уселась и жестом пригласила Джереми встать.
Ему не понадобилось полоскать горло. Он приготовился, и тут из его глотки изверглась чудовищная какофония звуков. Визг циркулярной пилы? Жужжание пчелиного роя? Я всерьез подумала, что с ним случился припадок, и готова была сорваться с места, когда он сделал знак успокоиться. Так продолжалось примерно с полминуты.
Наконец сын умолк. Я спросила:
— Джереми, что ты изобразил?
— Твою песню в обратной последовательности.
— Шутишь? — не поверила я.
— Отнюдь. Хочешь, еще попробуем?
— Как ты этому научился?
— Я бы и сам не знал, да случай помог. Мне было одиннадцать, и мы со сводным братом проигрывали записи наоборот — искали сатанинские послания. Взрослые из-за этого считали нас очень благочестивыми мальчиками.
— Лиз, а ты тоже умеешь наоборот петь? — поинтересовался Лайам.
— Нет.
Сослуживец спросил, нет ли вдоме кассетника. У меня был магнитофон, старенький, восьмидесятых годов, но валялся где-то в глубине шкафа, так что я отправилась на поиски. Помню, нравилась мне эта игрушка: кнопки «стоп» и «пуск» легко работали. В прежние времена я была посмелее и не стеснялась практиковаться в пении.
Я вернулась.
— Если пару секунд поковыряюсь с рычажками, думаю, смогу настроить его на обратный ход.
И принялась возиться с прибором.
— Что вам спеть? — спросил Джереми.
Лайам, любитель широковещательных форматов, сказал:
— Попробуй это, — и запел «Крах Эдмунда Фитцжералда»[6], выпростав руки, точно итальянский тенор, без слез не взглянешь.
Сын ответил:
— Проще пареной репы.
Я включила проигрыватель, и Джереми, прильнув к нему, с минуту производил ужасные звуки, словно втягивая в себя воздух. Когда он умолк, я нажала перемотку. Действительно, это была та же самая мелодия; пусть и не в безупречном исполнении, но куда лучше, чем поет большинство людей.
— О чем задумались?
Лайам спросил:
— А насколько часто такое встречается, ну, способность петь наоборот?
— Редкий дар. Почти извращение, его даже назвали по-особому: мелодиоанаграмматизм. В мозгу что-то переклинивает, как при синдроме Туретта, когда непроизвольно матерятся. Мой предел — тридцать секунд.
— А ты почему не знала, что сын умеет петь в обратном порядке?
— Это долгая история.
— Знаете, Лиз, а давайте-ка приходите на занятия? Вам же не трудно, а нам пойдет на пользу.
— Не знаю… — Меня никогда еще не приглашали на подобные мероприятия, и я понятия не имела, как вести себя в сложившейся ситуации.
Предложение Лайама навеяло мне воспоминания об одном неприятном инциденте, произошедшем около пяти лет назад. Я заехала в центр прикупить что-нибудь к чаю. На мне было приличное платье и туфли на высоком каблуке; расположение духа вполне соответствовало: я шла, очень довольная собой, гордо вскинув голову. Лицо обдувал теплый бриз с гавани… И вдруг я делаю шаг, другой и оказываюсь по щиколотку в жидком цементе. Я посмотрела на ноги и не увидела их: они скрылись под слоем серой вязкой массы. Пыталась поднять их, но они крепко-накрепко застряли. Прохожие на меня не реагировали, не желая попасть в очередную телевизионную хохму. Тогда я вытащила ноги из туфель, которые так и остались в цементе (наверное, находятся там и по сей день), и, не роняя достоинства, прошествовала к припаркованной четырьмя этажами выше машине. Так и доехала до дома в облепленных цементом колготках, старательно делая вид, будто ничего не случилось.
Джереми решил мне помочь и принял приглашение Лайама.
— Она с радостью придет.
— Ну и отлично. Тогда встретимся у «Глубокой бухты». А подробности завтра, Лиз.
Я с трудом дождалась завершения этого долгого дня. Хотелось скорее залезть в постель и погрузиться в анестезию сна без сновидений — надеюсь, такой будет смерть.
Лайам встал и схватился за поясницу.
Джереми спросил:
— Спина беспокоит?
— Да уж, радости преклонного возраста.
— Легко поправимо, надо лишь правильно подобрать матрас. Каким ночным комплексом вы пользуетесь дома?
— Ночным комплексом?
Черт бы его побрал! Через десять минут этот проныра заключил еще одну сделку. Я была в домашнем халате. Заглянула в гостиную, пожелала всем доброй ночи и отчалила в страну грез.
На следующий день на работе у нас была Несерьезная Пятница. Отвратительнейшая традиция вседозволенности, когда мужчины выряжаются как мальчики-подростки, а взрослые женщины — как малолетние потаскушки. Меня не один год пытались пристрастить к этому мерзкому обычаю, да так и не уловили, что я на подобную идейку не поведусь. Донна упорствовала дольше других, однако в то утро она не появилась на работе, и я благодарила небеса, что избавлена от лекции о важности коллективного духа.
Около половины одиннадцатого зазвонил телефон. Джереми:
— Что я выиграл! Не угадаешь.
— Давай колись.
— «Стройный и знойный»! Обезжиривающий гриль от «Джорджа Формена».
— М-м?
