Мир — непонятное место. Я сейчас пролетаю над ним в «Боинге-777», рядом сидит Клаус. Дневник мой близится к концу — по крайней мере пришел конец той Лиз Данн, которой было слишком одиноко жить и слишком страшно умереть.
Мы летим в Ванкувер, на неделю поселимся в отеле, освободим квартиру и уступим ее первому же покупателю.
Я долго думала, что оставить себе из вещей — ничего не пришло на ум. Может, один из пыльных пузырьков с лекарствами Джереми да кое-какие фотографии на память. И его записи.
Что интересно, Клаус никогда раньше не летал на самолете — вы только представьте! Мне выпало наблюдать, как человек впервые смотрит на мир сверху. Редкий деликатес.
Последние три месяца дались нелегко. Клаус вытребовал-таки у немецкого правительства документ, где детально расписано, какому типу радиационного излучения я подверглась. Боюсь, новости не радуют, зато мне очень польстил праведный гнев Клауса. Я сказала:
— Знаешь, будь как будет. Я не сержусь — и ты не злись.
Он еще не отошел от потрясения, а я уже совсем успокоилась. У меня головные боли, и временами тошнит, а кроме того, я беременна — не ожидали?! Так что в моем организме идет борьба не на жизнь, а на смерть. А ведь так было всегда и будет всегда. Такова природа живых существ.
Клаус сидит у окна. Капитан сказал, что мы пролетаем Оркнейские острова — какое забавное название, Оркни — похоже на фамилию неспокойных соседей, которые разводят ротвейлеров. Клаус, будто ребенок, тычет пальцем в окно — в некотором удалении от нас увидел в небе еще одно воздушное судно. «В воздухе летят сразу два самолета!» Подумать только, этому взрослому человеку, который много повидал на своем веку, нужно было всего-то пойти и купить билет, чтобы взглянуть на мир.
Несколько дней назад, в тот день, когда подтвердилась беременность, так раскалывалась голова, что мной можно было комнату обогревать. Я кричала, молила дать какое-нибудь лекарство, лишь бы отпустило, и Клаус вытащил заначку из своего стоматологического набора — препарат, который, как он заверил, не повредит ребенку. Боль как рукой сняло, однако со мной произошло кое-что интересное. Я вдруг оказалась в прериях, где позабытые богом фермеры смотрели на гигантскую «музыку ветра» из костей. Те бряцали и клацали в легком, словно дыхание младенца, бризе.
А потом я оказалась над фермерами и над прериями; я смотрела на землепашцев, на их жен и детей и поняла, что голос, который говорил с ними, принадлежит мне.
Я сказала:
— Люди, вы в забвении. Перед вами стоит выбор, и решение придется принять в холодную, полную тягот зиму.
Они спросили:
— Какой выбор?
И я ответила:
— Вам надо решить, чего вы хотите: чтобы Бог был с вами в повседневной жизни или чтобы он оказался вдалеке от вас и не возвращался, пока вы не создадите столь совершенный мир, в который он бы мог войти.
— Это наш выбор?
И я ответила:
— Да.
Я щелкнула пальцами: веревки с костями попадали с неба, конусами свернувшись на дороге и в прошлогоднем жнивье. Когда я пришла в себя, в голове было свежо, как в комнате с открытыми окнами, где гуляет холодный свежий ветер.
Пилот сообщил, что мы пролетаем над Рейкьявиком. Мне кажется, здесь действительно пора поставить точку, ведь нет ничего плохого в окончании? В некотором роде даже приятно оставаться в неведении относительно того, что с нами происходит до рождения или после смерти. Или что случится в нервное, непредсказуемое время между мигом, который обозначает нашу готовность к переменам в жизни, и моментом, когда эти перемены происходят.
Клаус только что потянул меня за рукав и показал на звезды над Исландией, видные на небе среди бела дня. Неужели нет предела чудесам? Я смотрю на сверкающие искорки, срываю их с неба и бросаю вам, как бриллианты, как семена.
Вы — все, и все — в вас.
До свидания.
Ваша подруга Лиз.
