Книга Под итальянским солнцем - Ольга Гаврилина

Анна совсем не помнила своего раннего детства и всегда удивлялась, когда кто-то другой рассказывал: «Вот когда мне было два года, я очень любил морковный сок» или «В три-четыре года я построил такой песочный замок!» «И как это у них осталось в памяти?» – всегда думала она с сомнением. Ее собственные воспоминания из раннего детства были связаны только с чувственными ощущениями. Она помнила, что женщина, которая до сих пор появлялась в ее снах, пахла весенней свежестью. Уже спустя много лет она поняла, что это была ее родная мать. Она помнила чувство холода в огромном зале какого-то замка и ощущение страха и даже унижения, которое передалось ей от матери, нервно державшей ее за руку, когда они стояли в том же зале. Последнее, что иногда выплывало на поверхность ее сознания, было чувство необыкновенного удивления: она шла куда-то по лесу, видимо, с той же женщиной, аккуратно обходя толстые стволы деревьев, которые ей казались такими огромными и угрюмыми, как вдруг вдали, сквозь раскидистые ветки, пробились нежные лучики яркого солнца, и ей сразу захотелось туда, к теплу. Анна помнила, как она вырвала руку и побежала вперед, и выскочила из леса, и пронзительный свет ослепил глаза, а она все бежала и бежала, почти ничего не видя, и остановилась как вкопанная, на самом краю огромного обрыва, где далеко внизу, как клопики, суетились машинки, а почти у самых ее ног летел и плескался водопад, преломляясь в радугу, сверкавшую в бриллиантовых капельках воды. Ее совсем не испугала высота обрыва, и только чувство изумления от этой потрясающей картины и отчаянный крик матери «Стой!!!» остались с ней навсегда.

Достаточно четкие воспоминания были связаны уже с сестрой Козимой и ее родителями, хотя Анна всегда считала их своими, родными. Она искренне любила приемную мать Сандру и отца Микеле, и ей было по-настоящему хорошо в семье Морези. Конечно, тоненькая рыжеволосая девушка с мольбертом и красками, расхаживающая по полям и рисующая свои маленькие пейзажики, как-то странно смотрелась среди крестьянских родителей и полноватой Козимы. Но она выросла в Аверане, и на нее довольно быстро перестали обращать внимание и удивляться, а приняли такой, какая есть. Анна всегда, что называется, витала в облаках, и это проявлялось буквально во всем. Она любила одиночество, и оно не только не тяготило ее, а наоборот, только находясь одна, она чувствовала полную самодостаточность. Еще с детства она предпочитала обедать бутербродом и стаканом воды где-нибудь в уголке сада, не отрываясь от книги. И несмотря на то что в семье были четкие правила – все собирались за общим столом, ее старались не трогать. Даже когда им приходилось работать в огороде, она выбирала грядку подальше и, погруженная в свои мысли, часто вместе с сорняками выдергивала и маленькие росточки моркови или артишоков.

В этой семье у нее было много привилегий, которые она принимала как нечто само собой разумеющееся, что еще больше раздражало ее сестру Козиму.

Анна знала, что она приемная дочь и что ее родная мать умерла очень рано, а про отца только догадывалась. Из обрывочных фраз Сандры она сделала вывод, что ее настоящий отец был очень старинной известной фамилии и очень богат. И уже совсем перед самой смертью приемная мать рассказала Анне, что всю жизнь он поддерживал их семью, посылая деньги на ее содержание, и, как будто желая примирить с ним Анну, добавила: «Не думай о нем плохо, так сложилась жизнь».

На самом деле все это очень мало волновало Анну. Ей совсем не был интересен ее отец. Вовсе не из гордости, как предполагала Сандра, а просто в силу своего характера она никогда не хотела найти и увидеть его, ей вполне хватало семьи, в которой она провела свое детство. Всю жизнь она являлась воплощением кошки, которая гуляет сама по себе, причем настолько сама по себе, что, даже ненадолго влюбившись в приезжего англичанина, собиравшего материал для своей книги об античной Италии, она очень быстро предпочла любовным утехам в гостиничном номере свое чудесное одиночество и совсем не горевала, когда он уехал. Обнаружив, что беременна, она никак на это не отреагировала, а продолжала жить, как живет, совершенно не смущаясь шепота за своей спиной. И только когда «живот полез на глаза», решила записаться к врачу, чтобы узнать, все ли в порядке с ребенком и как вести себя во время родов. Родив не крупную, но здоровенькую девочку, Анна стала даже более общительной и, вместо того чтобы спрятаться в своей виллете с «незаконнорожденным» ребенком, она разгуливала с коляской по городу и на голубом глазу приставала к знакомым с вопросами:

– Хорошенькая, да? В этом месяце уже два кило прибавила! Смотрите, смотрите, как глазками вращает! А волосики какие светленькие и вьются, правда на ангелочка похожа?

Совершенно безотчетно Анна выбрала самую лучшую тактику – соседи приходили в замешательство от такой наглости, но не ответить было нельзя, и те редкие слухи, все же крутившиеся вокруг рождения девочки, вскоре сошли на нет. Мало того, к удивлению Козимы, нашлось немало людей, которые предлагали свою помощь матери-одиночке.

К деньгам же у Анны вообще было странно-равнодушное отношение. Конечно, когда появилась Беа, она иногда задумывалась, что бы делала, если бы ей перестало приходить содержание, которое поначалу за нее регулярно на почте получала ее приемная мать Сандра, а после ее смерти она сама. Но, отметая от себя все опасения и не лукавя, считала, что средства у них будут всегда.

Беа росла, и они еще больше сближались: как две подруги шептались и советовались перед тем, как идти спать, а наутро рассказывали друг другу о своих снах. Когда Беа уезжала на каникулы, Анна не находила себе места, и одиночество не казалось ей больше таким привлекательным.

Теперь же сердце ее заледенело, и то, что именно Маурицио убил Беа, Маурицио, который заменял ей отца, стало для Анны концом света, концом жизни и концом всего святого.

Единственное, что еще изредка копошилось в сознании и щемило ее душу, это сомнение в том, что она правильно сделала, не рассказав все полиции. Она давно собиралась это сделать, но сейчас, когда тело ее ребенка подняли из этой жуткой дыры, заполненной водой, а Маурицио заперли в камере, она утвердилась в мысли, что то, о чем она хотела заявить, уже не имеет никакого значения для расследования.