В начале войны, в 1941 г., я работала в приёмном покое, принимала больных. Это, как сейчас помню, «Кировский завод» рядом с больницей им. Володарского. Когда голод начался, дали распоряжение ослабевших одиноких кировцев-рабочих, обнаруженных на улице, подбирать и направлять в больницу. Специальные люди, дружинники, ходили и подбирали ослабевших.
Много их было, они хорошо работали. И, конечно, не только «кировцев» принимали к нам, но и обычных людей с улицы... Ещё по домам ходили, безнадзорных детей собирали... Нам их передавали - подкормить их. Я вспоминаю случай, в моё дежурство женщина привела мужчину и говорит: «Я подобрала этого мужчину. Примите, пожалуйста».
Я стала оформлять. Нужны были продовольственные карточки, больница ведь не имела возможности на полное довольствие. И когда наши санитары стали шарить у мужчины по карманам, нашли карточки и ключи. Я не могу вспоминать это и спокойно говорить про это. Женщина вдруг говорит: «Отдайте мне ключи от квартиры, это мой муж, я его привезла, чтоб подкормили чуть-чуть».
Вот такие дела были.
Но никаких разговоров о сдаче Ленинграда. Все старались помогать друг другу, ослабевшим...
Дистрофия почти у всех была. Я помню, шла около сада «9-го января» по улице, гляжу, стоит девушка молодая, прислонилась к забору, я подошла, дотронулась до неё, а она - мёртвая. Это не зимой, тогда ещё труднее было, это было ещё осенью.
Харитонов Алексей Фёдорович
В конце августа немцы подошли к Шлиссельбургу. Мы как раз стояли у Шлиссельбургской пристани, когда в городе началась стрельба. Командир принял решение отдать концы и уходить в озеро. Ходили в озере и не могли связаться со штабом. Не знали, где мы, что мы, какие наши задачи. Эфир молчал. Мы даём радиограммы, а штаб не отвечает, мы повторяем, а штаб молчит. Они молчали, потому что в Новой Ладоге была паника. Мы не знали, где наши, где противник. Только потом выяснилось, что в Шлиссельбурге немцы, а в бывших наших базах Лахденпохье, Сортавале - финны. Наверно, недели две мы пребывали в неизвестности. Кончились продукты, и мы стали голодать. Но паники на корабле не было. Во всяком случае, я чувствовал себя нормально. Надо идти на вахту - иду на вахту, надо отдыхать - отдыхаю. Всё воспринимал в порядке вещей, наверно, потому ещё, что экипаж у нас был очень хороший. Потом всё же удалось связаться со штабом, и мы узнали, что Новая Ладога наша. Пришли в бухту Морье, получили продукты. Подошла баржа с углём, стали грузить уголь. Уголь грузили так: баржа пришвартовывалась к борту корабля, и весь экипаж - мешками на собственных спинах - носил уголь с баржи на корабль. На корабле уголь высыпали в угольную яму и снова шли на баржу за новой порцией. Радисты от погрузки угля были освобождены. С углём никогда проблем не было. Уголь был всегда в достатке.
С этого времени основной нашей задачей стало сопровождение гражданских кораблей из бухты Морье в Новую Ладогу. Переход в одну сторону занимал примерно сутки. Караваны были разными: бывало по шесть барж, по три парохода. Смотря какой подберётся состав. И в мирное время по Ладоге ходить нелегко: очень часты сильные шторма, во время войны было куда хуже. Немцы бомбили нас нещадно, они понимали, что Ладога - это дорога жизни, если Ладогу утопить, то Ленинград умрёт с голода. Было как: вызывают командира в штаб, он возвращается и никому ничего не говорит, а когда стемнеет, вдруг команда: «Корабль к походу изготовить». В темноте выходим в поход, и только светает, нас сразу начинают бомбить. Это я к тому, что разведка у них работала: мы, команда, сами не знали, когда выйдем из базы, а они знали и нас на пути бомбили. Измена была.
Самолёты прилетали и по два, и по три, и по тридцать. Бывало, смотришь со стороны и думаешь, вот корабль погиб, потому что такой поднимается столб воды, что корабля не видно. Но потом вода оседает, и корабль появляется.
Я нёс вахту четыре часа. Если тревоги нет, отдыхаешь. Во время тревоги каждый занимал предписанное ему место. На радиостанции оставался старшина группы, второй радист был расписан по-боевому в санитарной части, то есть в лазарете. Я за время войны сменил четыре номера. Первый номер у меня был - это подача снарядов из кормового погреба к 76-мм орудию. Погреб - это глубоко под водой. Когда бомбят, только слышишь грохот, а не видишь ничего. В погребе установлены специальные кранцы. В этих кранцах каждый в своей ячейке снаряд. Я этот снаряд беру, аккуратно несу, подаю в люк. В люк подал, там уже другой человек носит к орудию. Когда идёт бомбёжка, уходит примерно сто снарядов за один бой.
Второй мой номер был на дальномерном мостике. Это вот самолёт летит, старшина дальномерщиков определяет высоту, скорость, а я кручу «Феликс» там, «Виксер». Вот это моя задача была. Это на самом верхнем мостике. Чувствуешь себя голым. Видно, как бомбы от самолётов отделяются и падают. Нас бомбили и с пикирования, и так просто. В основном бомбардировщики были «Ю-88». Что можно сказать о мастерстве немецких лётчиков, они, конечно, были молодцы. А вот наши артиллеристы всё время в «молоко» стреляли. Рассказывали, что взятые в плен немецкие лётчики говорили: «Ваших лётчиков надо кормить шоколадом, а зенитчиков соломой». Немцы, конечно, нас добросовестно бомбили, но и командир не дремал, делал разные повороты. На нашем счету нет сбитых самолётов, но подбитые есть.
Третьим моим постом во время тревоги был четырёхствольный автомат. Там то же самое, что-то крутил. Потом меня ещё перевели на пулемёт «М-4» - это счетверённые «максимы».
Наша лодка была важна ещё тем, что её корпус был тяжёлым, и когда на озере стал образовываться лёд, то мы шли впереди каравана, проламывая проход.
В конце концов, мы уже не могли вырваться из ледового плена и так остались на зимовку примерно в восьми километрах от берега. Корабль маскировали. Малевали краской, белой, чёрной, разные разводы - так называемый камуфляж. В это время кочегарка дым уже не пускала, котёл работал на малой мощности только для отопления корабля. Было тепло, и свет был от своего генератора. И сами мы старались не высовываться. Немецкие самолёты пролетали, но нас не замечали. По сравнению с пехотой кормили нас хорошо. Было такое, что несколько месяцев давали по 300 граммов хлеба, но зато макароны были, каши были, приварок был. Так что особо я не голодал. Водку, помню, привозили в больших двадцатилитровых бутылях. По-моему, это даже была не водка, а разведённый спирт. На месяц полагалось двенадцать осьмушек махорки, а поскольку я не курил, мне выдавали 800 грамм сахара. В зимнее время экипаж занимался боевой подготовкой. Радисты тренировались на приём и передачу. Проводили ремонт аппаратуры. Это входило в боевую подготовку. Всё необходимое нам доставлялось по льду, на лошадках. Чтобы не было сжатия и корабль не раздавило, каждый день по команде боцмана выходили обкалывать корабль. И вот с какой-нибудь стороны ломами обкалывали лёд. Я был освобождён от этой работы. Весной корабль перекрашивали в шаровый цвет. Названия кораблей на бортах не писали - друг друга узнавали по силуэту.
