– Мне не следовало его заводить.
– Ну, раз завела – давай колись, я не уйду, пока не скажешь.
Правила существуют для того, чтобы… Разве не так?
– Мил, ты начинаешь меня выбешивать. Мне скоро уходить.
– Тогда обещай, что мы останемся подругами.
– Хорошо, останемся. Обещаю. Давай, говори уже.
Я приподымаюсь, ногой подтягиваю рюкзак за лямку. Она тоже садится. Я прошу у нее зажигалку, без подсветки ничего не увидишь. Достаю из переднего кармана рюкзака газетный листок, тот самый, который унесла из общей комнаты, разглаживаю на коленке. Опасно носить это в рюкзаке каждый день, я понимаю, Фиби или Иззи ничего не стоит залезть в мой рюкзак и своими наманикюренными пальчиками расправить сгибы на твоем лице. Мое лицо и твое лицо, они так похожи.
– Чего это? – спрашивает Морган.
Я немного медлю, размышляю – может, газету лучше сжечь, чем показывать, но боюсь, что не решусь поднести пламя вплотную к твоему лицу. В первый раз зажигалка быстро гаснет.
– Я ничего не разглядела, давай еще.
Во второй раз зажигалка освещает твое лицо, твои губы. На фото этого не видать, но справа на подбородке у тебя веснушка.
Теперь она разглядела.
– Что за дерьмо! Это же та тетка из новостей, которая убивала детей.
– Да.
– Зачем ты мне ее показываешь?
Зажигалка гаснет. Зачем, действительно? Надо?
Не надо? Ненормальные поступки, которые совершают ненормальные люди. Когда выходила из школьного туалета, я была уверена, что Морган можно все рассказать. Она иначе относится ко мне, совсем не так, как девочки из моего класса. Что они сказали бы, что почувствовали, я знаю. Но они мне не подруги, а Морган – другое дело, и мне так хочется, чтобы она произнесла эти слова: ты совсем не похожа на свою мать.
Я спрашиваю, что она думает обо всем этом, о тебе.
– А чего тут думать вообще? Она сумасшедшая, это ясно. А тебе до нее какое дело?
– А что, если б ты была знакома с этим человеком?
– Да прям! Сама посуди, откуда. У нас на районе, конечно, всякого дерьма навалом, но чтобы такое, нет!
Она обещала, что мы останемся подругами, ей можно сказать.
– А что, если б я была знакома с этим человеком?
– Хорошая шутка, только сегодня у нас октябрь, а не первое апреля.
Предвкушение охватывает меня, подмывает. Сейчас я разделю свое бремя, это бремя – ты.
– Присмотрись, – говорю я.
Я подношу вырезку к своему лицу и свечу зажигалкой.
– К чему присмотреться?
– Погляди на ее лицо и на мое.
Она наклоняется, чтобы рассмотреть лучше.
– Блин! – говорит она. – Да вы с ней дико похожи, брр.
– Вот об этом я и хотела тебе сказать.
– И чего?
– Я похожа на нее, потому что. Потому что.
Пожалуйста, не уходи, когда я тебе все скажу.
– И чего? Потому что это твоя сто лет назад пропавшая тетушка или что?
– Нет, не тетушка, это моя мать.
Я жду, когда зажигалка погаснет, сворачиваю газету, кладу обратно в рюкзак. Я ощущаю на себе пристальный взгляд Морган, она ждет продолжения, но его нет. Ей приходится заговорить первой:
– Скажи, что ты пошутила.
По моему молчанию она понимает, что нет.
– Вот дерьмо, просто дерьмо, – говорит она.
Я не могу сдержаться, слезы наворачиваются на глаза. Она встает, делает шаг прочь от меня.
– Пожалуйста, не уходи.
– Мне пора, дядька озвереет.
Она врет, она уходит, потому что боится.
– Ты же сказала, что мы все равно останемся подругами, ты обещала.
– Ну, я же не думала про такое. Это уж слишком, понимаешь.
Да, понимаю. Для меня тоже слишком.
– Так ты из-за этого в приемной семье?
Я киваю.
– А они знают?
– Майк и Саския да, Фиби нет. Еще директриса в школе, тоже знает.
– И больше никто?
– Никто.
– Не то чтобы сильно интересно, но все же, почему ты рассказала мне?
– Я недавно решила рассказать, мне показалось, что скрывать это от тебя нехорошо.
– А она честно твоя мать?
– Да.
– Господи, да ее надо прикончить, все эти дети, которых она убивала, им же примерно столько лет было, сколько моим мелким.
Я снова киваю. Она говорит правду – тебя надо прикончить, но мне больно об этом думать.
– Скажи, ты ведь не жила с ней?
– Нет, не жила. Я жила с отцом, пока он не умер. Я не видела ее много лет.
Эта ложь легко слетает с моего языка, и Морган больше не задает вопросов. А если она прочитает, что совместно с тобой проживал ребенок, скажу – понятия не имею, кто это, наверное, приемный, ты кого-то взяла.
– Слава богу, блин, что ты не жила с ней. Как ее поймали?
– Не знаю, кто-то с работы, наверное, рассказал.
Неправда, не с работы. Кто-то гораздо более близкий. Величайшее предательство из всех, когда родная кровь предает родную кровь. Считается, что родня должна держаться друг друга, как птицы в стае, но я хочу в другую стаю, в другие края.
– Она получила по заслугам, я считаю.
– Да, я тоже.
– Мне надо идти, – говорит она.
– Хорошо.
Она подходит к двери, я окликаю ее:
– Морган!
– Да?
Она возвращается, я встаю и спрашиваю:
– Ты теперь хуже относишься ко мне?
– Вовсе нет. Ты же ни в чем не виновата, Мил. Кто станет винить тебя за то, что натворила твоя мать. И вообще, ты на нее совсем не похожа.
– Ты считаешь?
– Да.
Спасибо тебе.
19
На прошлой неделе я сидела в нише, а Майк разговаривал с Джун по телефону. В самом конце разговора он сказал, что наступило затишье перед бурей. Я поняла, что он имеет в виду, он прав, прошедшая неделя выдалась очень спокойной. Из ряда вон. После того как газеты сообщили, что дата слушаний переносится, увеличения числа публикаций о тебе не последовало. Журналисты затаились, чтобы выжать максимум из процесса, до которого осталось всего десять дней. Ты тоже затаилась, экономишь силы. Навещала меня всего два раза. Оба раза ничего не сказала, только обвилась чешуйчатым телом вокруг моей шеи. Я не могла ни вздохнуть, ни шевельнуться под бетонной тяжестью. Тяжестью наших тайн.
