– Тебе остался только гроб, – говорит дядя. – И на этом всё.
– Нога, – говорит Том. – Как же я буду?
И вот тогда дядя вручает ему ключик – золотой или позолоченный, на вид старинный и затейливый. Ключик от дамского дневничка или от ящика стола большого начальника.
– Держи при себе, – говорит Макс Мэйфлауэр. – И все будет хорошо.
Том берет ключ, но поначалу ничего не чувствует. Стоит, сжимает его так крепко, что ключ пульсирует в ладони, и смотрит, как любимый дядя до смерти истекает кровью в резком свете гримерной со звездой на двери. Оркестр идет на штурм вальса в третий раз.
– Шоу должно продолжаться, – сухо поясняет дядя, и Том уходит, сунув золотой ключ в один из тридцати девяти карманов, которые мисс Слива попрятала на костюме. Лишь выступив на сцену, к обезумевшей презрительной довольной утомленной вальсом рукоплещущей толпе, Том замечает, что не просто забыл костыль в гримерной, но впервые в жизни идет не хромая.
Два Арабских Дворянина Тайного Святилища в фесках оборачивают его цепями и помогают забраться в плотный холщовый почтовый мешок. Какая-то дамочка из пригородов затягивает мешок и фиксирует концы бечевки навесным замком размером с окорок. Большой Ал поднимает Тома, словно запеленутого младенчика, и нежно относит к гробу, который предварительно со всем вниманием осмотрели мэр Империум-Сити, шеф городской полиции и глава службы пожарной безопасности, – все объявили, что гроб запечатывается прочно, как барабан. Теперь, к восторгу зрителей, те же самые высокочтимые люди вооружаются молотками и большими двадцатипенсовыми гвоздями. Все они злорадно заколачивают крышку гроба над Томом. Если кто и заметил, что за последние десять минут Мистериозо набрал двадцать фунтов веса и вырос на дюйм, он или она этим открытием ни с кем не делится; да и какая разница, в самом деле, если это другой человек? Ему все равно предстоит сражаться с цепями, и гвоздями, и сплошной ясеневой древесиной в два дюйма толщиной. Впрочем, по крайней мере, среди зрительниц отмечается неуловимый оттенок перемены – некое сгущение или затемнение в самых глубинах восторга их и страха.
– Ты посмотри, какие у него плечи, – говорит одна женщина другой. – Я раньше-то и не замечала.
Внутри прекрасно подготовленного гроба – его на лебедке тихонько опускают в резной мраморный саркофаг, а затем той же лебедкой кладут на место мраморную крышку, и та раскатистым набатом возвещает о финальности всего – Том старается отмахнуться от мыслей о кровавых звездах и пулевых ранениях. Он сосредоточивается на порядке фокуса, последовательности быстрых и терпеливых шагов, которую он так хорошо выучил; одна за другой страшные мысли вытесняются потребными. От страшных он освобождается. Когда он вскрывает крышку саркофага ломиком, удачно прилепленным к ней снизу, разум его покоен и пуст. Но едва он выходит к свету прожектора, его чуть не опрокидывает овация – она сметает его, окатывает очистительным цунами. Годы хромых сомнений смыты начисто. Когда Омар, чье лицо еще мрачнее обычного, делает ему знаки из-за кулис, Тому жалко отказываться от этой минуты.
– Мой выход на поклон! – говорит он, когда Омар его уводит. И это вторая реплика, в которой Том сегодня раскается.
Человек, в профессиональных кругах известный как Мистериозо, давным-давно живет – в обстановке, без сожалений позаимствованной у Гастона Леру, – в тайных апартаментах под театром «Империум-палаццо». Апартаменты сумрачны и роскошны. Всем выделено по спальне – у мисс Сливы, естественно, отдельные покои, и от спальни Мастера их отделяет вся протяженность жилища, – но между гастролями по всему миру труппа предпочитает проводить время в громадной и непременной Органной комнате, где стоит церковный «Хельгенблатт» с восьмьюдесятью трубами, и здесь, спустя двадцать минут после того, как пуля проникла в его грудную клетку и застряла у сердца, умирает Макс Мэйфлауэр. Перед этим, впрочем, он рассказывает своему воспитаннику Тому Мэйфлауэру историю Золотого Ключа, на службе у которого – а вовсе не у Талии или Мамоны – он сам и прочие тысячу раз объездили весь земной шар.
В молодые годы, говорит Макс Мэйфлауэр, примерно сверстником Тома, он, Макс, был транжира, лодырь и бестолковщина. Плейбой, избалованный и легкомысленный. Вечер за вечером он из семейного особняка на Набоб-авеню отправлялся в грязнейшие притоны и публичные дома Империум-Сити. Имели место громадные карточные проигрыши, затем неприятности с некими очень дурными людьми. Когда этим людям не удалось истребовать у него долги, они вместо долгов забрали молодого Макса и держали в заложниках, требуя выкуп до того непомерный, что такие доходы прекрасно профинансировали бы их тайный замысел – заполучить контроль над всей преступностью и преступниками Соединенных Штатов Америки. Это, рассуждали они, в свою очередь позволит им завладеть всей страной. Похитители жестоко издевались над Максом и смеялись над его мольбами о пощаде. Полиция и федеральные агенты повсюду искали его, но не нашли. Между тем отец Макса, богатейший человек в штате, где столица – Империум-Сити, сдавал. Он любил своего распутного сына. Хотел его вернуть. За день до назначенного срока уплаты выкупа он принял решение. Наутро мальчишки-газетчики высыпали на улицы со свежим номером «Игл» и задрали к небесам закаленные нёбные язычки.
– «СЕМЬЯ ЗАПЛАТИТ ВЫКУП»! – завопили они.
А теперь вообрази, сказал дядя Макс, что в некоем тайном убежище (Том расплывчато вообразил помесь винного погреба с мечетью) номер «Игла» с этим возмутительным заголовком сминает гневная рука в прекрасно сшитом белом льняном рукаве. Владельца руки и льняного костюма почти не видно в тенях. Однако мысли его ясны, гнев праведен, а на лацкане белого пиджака висит золотой ключик.
Макса, как выясняется, держали в заброшенном доме на окраине Империум-Сити. Он несколько раз пытался освободиться из пут, но не смог вытащить ни единого пальца. Дважды в день его слегка развязывали, чтобы он справил нужду, и, хотя он несколько раз ощупывал окно в уборной, ему так и не удалось даже сдвинуть шпингалет. Спустя несколько дней он погряз в сером безвременном аду заключенного. Он грезил, не засыпая, и спал, не закрывая глаз. В одной из грез к нему в камеру явился призрачный человек в белом льняном костюме. Просто взял и вошел в дверь. Человек говорил любезно, утешал, переживал. Замки, сказал он, указав на дверь камеры Макса, для нас ничего не значат. В считаные секунды он распутал веревки, отвязал Макса от стула и велел бежать. У него была заготовлена лодка, или быстрый автомобиль, или аэроплан – в преклонных годах, да еще при смерти, старый Макс Мэйфлауэр этой детали уже не помнил. А затем человек напомнил Максу – веско, однако учтиво, и было видно, что он это говорит не в первый раз: свобода – долг, который можно уплатить, лишь даря свободу другим людям. В этот миг зашел один из Максовых поимщиков. Он размахивал газетой, возвещавшей о том, что отец Макса капитулирует, и счастлив был неописуемо, пока не заметил незнакомца в белом. А затем вынул пистолет и выстрелил незнакомцу в живот.
Макс пришел в ярость. Не задумавшись ни на миг, не испугавшись за себя, он кинулся на гангстера и стал вырывать у него пистолет. Пистолет грохнул, колоколом отдавшись у Макса в костях, и гангстер рухнул на пол. Макс вернулся к незнакомцу, сел, положил его голову себе на колени. Спросил, как зовут его спасителя.
