– Ладно, тогда что такое с тобой? – не отступает молодой человек. – С тобой и Омаром. Вы весь день какие-то странные.
Омар и Большой Ал переглядываются. Для них разоблачение секретов – не просто проклятие; это противоречит их натуре и воспитанию. Они не смогли бы поделиться с мальчиком, даже если бы захотели.
– Фантазия, – наконец решительно произносит Омар.
– Перебор бульварных романов, – говорит Большой Ал.
– Вы тогда вот что мне скажите. – Юноша, Том Мэйфлауэр, выползает из-под аквариума; в руке у него черная кожаная пуговица с полочки или рукава, на пуговице оттиснут чудной символ – похоже на три сцепленных овала. – Что такое Железная Цепь?
Большой Ал опять косится на Омара, но тот уже исчез – и опять безмолвно. Большой Ал знает, что Омар отправился предостеречь Мастера, и все равно проклинает друга за то, что бросил его тут одного отвечать или уклоняться от ответа. Он берет пуговицу – в ушке по-прежнему болтается ниточка – и сует в карман гигантского жилета.
– Две минуты, – говорит он, внезапно немногословный, как и их тюрбанный друг. – Починил?
– Безупречно, – отвечает Том, берясь за громадный рог руки, который протягивает ему Большой Ал, и нестойко поднимаясь на ноги. – Как и вся моя работа.
Позднее он припомнит этот нахальный ответ и покаянно зальется краской. Ибо аквариум не безупречен – отнюдь нет.
В пять минут девятого Том стучится в дверь. На двери – звезда, а под ней вереницей игральных карт выложены слова «М-р Мистериозо». Дядя Тома, Макс Мэйфлауэр, еще никогда не пропускал занавес. Более того, вся программа выверяется до полсекунды, подгоняется и бесконечно подстраивается под способности – и, все чаще, пределы – своей звезды. От такого неслыханного опоздания Большой Ал умолкает, а Омар испускает череду проклятий на варварском языке. Но обоим не хватает смелости потревожить человека, которого они зовут Мастером. Тома к двери пихает костюмерша мисс Цветущая Слива. Естественно, популярное мнение гласит, что китайская швея неведомого возраста тайно влюблена в Макса Мэйфлауэра. Естественно, она и впрямь тайно в него влюблена. Ходят даже слухи об этих двоих и о несколько туманном происхождении Тома Мэйфлауэра, однако тот, хотя и беззаветно, любит мисс Сливу, а также дядю, слухи эти полагает праздными сплетнями, каковыми они и являются. Мисс Слива тоже ни за что бы не посмела обеспокоить Мастера в гримерной перед выходом, но знает, что Том умеет постигать некие глубины и настроения мэтра, как никто. Сейчас она снова мягко толкает Тома в поясницу.
– Это Том, – говорит молодой человек, но ответа не получает. И тогда юноша допускает беспрецедентную вольность: без разрешения открывает дверь гримерки.
Дядя сидит за туалетным столиком. Тело его с годами стало жилистым и крепким, как стебель, что твердеет, увядая. Мускулистые ноги уже обтянуты темно-синей тканью костюма, однако торс гол и веснушчат, слегка сбрызнут темно-оранжевыми клочьями – единственным напоминанием о рыжей шерсти, что некогда его покрывала. Огненно-рыжая грива превратилась в седую щетину. Руки ужасно исчерчены венами, пальцы узловаты, как бамбук. И однако, до сего дня Том никогда не замечал в нем – ни в теле его, ни в голосе, ни в сердце – торжества старости. А теперь полуголый Макс Мэйфлауэр обвис, и лысая голова поблескивает в освещенном зеркале напоминанием о смерти.
– Как там зал? – спрашивает он.
– Только стоячие места остались. А ты не слышишь?
– Да, – говорит дядя. – Я слышу.
Нечто – какой-то усталый взвизг жалости к себе в тоне старика – раздражает Тома.
– Ты зря считаешь, что так и должно быть, – замечает юноша. – Я бы все на свете отдал, чтоб они так рукоплескали мне.
Старик садится прямее и глядит на Тома. Кивает. Тянется за темно-синей спортивной фуфайкой, натягивает ее через голову, затем надевает мягкие синие сапоги для акробатов, сработанные на заказ в Париже знаменитым цирковым костюмером Клэро.
– Конечно, ты прав, – говорит старик, хлопая юношу по плечу. – Спасибо, что напомнил.
Он завязывает на затылке маску – косынку с прорезями для глаз, покрывающую всю верхнюю половину черепа.
– Кто его знает, – прибавляет старик, направляясь прочь из гримерной. – Может, однажды тебе выпадет шанс.
– Это вряд ли, – отвечает Том, хотя такова его голубая мечта, а тайны, механизмы, процедуры и непредвиденности эскапологии он познал лучше всех людей на свете, за исключением одного-единственного человека. – С моей-то ногой.
– Мало ли что на свете приключается, – говорит старик.
Том стоит, восхищенно глядя, как тот уходит: как выпрямляется спина, расправляются плечи, а походка становится упругой, однако спокойной и выверенной. Затем Том вспоминает пуговицу, застрявшую в колесике аквариума, и бежит за дядей – сказать. Но когда он подбегает к кулисам, оркестр уже завел увертюру «Тангейзера», а Мистериозо, раскинув руки, выступил на сцену.
Программа Мистериозо идет без остановок – от первого поклона до последнего артист не покидает сцену, чтобы переодеться, даже вымокнув до нитки во время трюка «Восточная пытка водой». Входы и выходы подразумевают надувательство, фальсификацию, подмену. Обтягивающий костюм обещает выдать любые припрятанные инструменты; постоянное присутствие артиста на сцене гарантирует чистоту и честность номеров. Посему труппа приходит в немалое смятение, когда – после оглушительной овации вслед за появлением Мистериозо из аквариума «Восточной пытки водой» (он без цепей, без веревок, без наручников, вверх головой и по-прежнему живой, по-прежнему дышит) – артист ковыляет за кулисы, руками зажимая пятно на боку, темнее воды и на вид липкое. Спустя миг, когда пятеро профсоюзных рабочих сцены укатывают аквариум, востроглазый Омар различает тянущийся за аквариумом след водяной мороси на подмостках и обнаруживает источник – крохотную, идеально круглую дырочку в стекле передней стенки. В зеленой воде аквариума вьется бледно-розовая лента.
– Отстаньте от меня, – говорит старик, с трудом волоча ноги к гримерной. Отталкивает Омара и Большого Ала. – Найдите его, – велит он, и оба растворяются в недрах театра. Мистериозо поворачивается к помрежу. – Дайте занавес. Пускай оркестр сыграет вальс. Том, со мной.
Молодой человек следом за дядей входит в гримерную и в потрясении, а затем в ужасе смотрит, как старик стягивает с себя промокшую фуфайку. На ребрах расцвела кривая кровавая звезда. Рана под левым соском невелика, но переполнена, точно чашка.
– Достань из кофра другой, – говорит Макс Мэйфлауэр, и отчего-то пулевое отверстие придает его словам еще большей весомости. – Надевай.
Том мгновенно догадывается, сколь невероятное требование сейчас предъявит ему дядя; в страхе, в возбуждении, слыша бесконечный звон «Голубого Дуная», он не спорит, не извиняется за то, что не оборудовал аквариум пуленепробиваемым стеклом, даже не спрашивает дядю, кто в него стрелял. Он просто одевается. Костюм он, конечно, примерял и раньше, тайком. Минута – и он готов.
