Во «второй части» всего пять треков плюс клип на песню «Напои меня водой» из предыдущего диска «Неприкасаемых». То, что работа двигалась натужно, подчеркивает и появление в альбоме инструментала «А впрочем…». Фактически он повторяет песню «Право на выбор» (которая также здесь имеется), только без слов. Казалось, данный релиз вообще осуществлялся по каким-то бизнес-резонам. Это был первый диск Сукачева на лейбле RMG, с которым он тогда начинал многолетнее сотрудничество. Показательно, что в финале альбома звучала тема «Окно на окраине», закрывавшая и пластинку «Боцман и Бродяга». Если учесть, что «Неприкасаемые. Часть II» оказался последней работой в группе Толика Крупнова, а следующим проектом Гарика стали «Песни с окраины» – символичных знаков еще прибавится. Все они указывали одно: первородная идея «Неприкасаемых» исчерпана. Отныне это аккомпанирующий бэнд Горыныча, который собирается исполнять другую музыку. «Неприкасаемые» не являлись группой в чистом виде. Это было комьюнити. Отношения у нас не строились по принципу: «принять – исключить». Все опиралось на личное желание каждого: можешь – не можешь, хочешь – не хочешь, пришел – не пришел. Но мы быстро стали очень востребованы, появилось до хрена концертов, гастрольных приглашений. Наш директор подписывал контракты, получал предоплату. Возникла ответственность. Мы не могли ни с того ни с сего «динамить» промоутеров, не ехать и не выступать. Поэтому, скажем, у нас появился Леша Осташев. Нужно было просто заменять Толика, который все задвинул. При этом официально его, конечно, никто не увольнял. О таком и речи не шло до конца его дней».
Подчеркну еще раз то, о чем уже упоминалось «в предыдущих сериях нашего фильма»: не следует путать сценический имидж Гарика с его реальным портретом. Если нужно, он действует рационально и собранно. Поэтому Воронов и Крупнов – музыканты вполне самостоятельные, но, скажем так, менее, чем Сукачев, по разным причинам, организованные, из «комьюнити» вышли. Перефразируя хит наших рок-патриархов: «Каждый пошел своею дорогой, а Гарик пошел своей».
Двадцать четвертая серия
Мы вторглись в МХАТ, как фашисты в Европу
Дороги «магического треугольника» Сукачев – Крупнов – Воронов еще несколько раз сходились в 1996-м на крупных оупен-эйрах. Но даже на сцене, где они, как всегда, «рубились» по-честному, уже проскальзывало ощущение некоторой формальности их объединения. Просто поводы сыграть вместе были весьма заманчивые. 22 июня 1996 года на столичном стадионе «Динамо» фактически в «золотом» составе «Неприкасаемые» выступили на «Олимпийском рок-фестивале «Европы плюс», хедлайнерами которого являлись «Deep Purple» и «Status Quo». Действо, опять-таки, показывала по телику «Программа А». Она же продемонстрировала по РТР, по-моему, последний значительный сет канонических «Неприкасаемых», сыгранный 30 августа на очередном байк-шоу. В отличие от выступления на «Динамо», где исполнялись исключительно хиты из «Брел, брел, брел», для байкеров спели две новые темы «Хочет хоть кто-то» и «Эй, брат, здравствуй». А закончили крупновским гимном «Я остаюсь», где солировал пропотевший до блеска, стриженный «под ноль» Толя, а Гарик с тамбурином приплясывал сбоку. «Давай, Лёлик!» – кричал носившийся по авансцене Крупнов саксофонисту Леше Ермолину, когда тот выдавал вихревое ска-джазовое соло. В 1999-м все эти темы вошли в альбом, называвшийся иногда «Неприкасаемые III», но в официальной дискографии группы значащийся как «Города, где после дождя дымится асфальт». «Я остаюсь» звучит в нем как будоражащая эпитафия, ибо к моменту выпуска пластинки в живых не было уже ни Толика, ни Лёлика. А заглавная песня альбома входила и в предыдущий диск «Неприкасаемых», где выглядела, на мой взгляд, еще одним прощальным приветом Горыныча себе прежнему. С тех пор он так не поет, не пишет. «Меня видели вчера, танцующим степ/На раскаленной игле./Я зарезан на рейде в районе Борнео/В пьяной драке на корабле./Я тот человек, кто получал/Заздравную чашу из рук палача./Я выпускал электрический ток/Одним поворотом стального ключа/ В города, где после дождя дымится асфальт».
Метафоричность и сюр, присущие его прошлому, Сукачев в тот момент нашел в театре. Вернее, привнес их туда вместе с друзьями соратниками. И это была не какая-нибудь экспериментальная площадка. И не что-то вроде молодежной, подвижной, балагурящей «Табакерки» конца 80-х. Это был фундаментальный МХАТ им. Чехова середины 90-х, во главе с терявшим (чего уж тут умалчивать) свои жизненные силы и режиссерскую пассионарность, но все еще надеявшимся на реформы и изменения в мхатовском репертуаре Олегом Ефремовым. В силу знакомства со многими артистами театра в Камергерском переулке, потому что в то время я нередко писал на театральные темы, мне доводилось довольно часто «вариться» за кулисами МХАТа. Я слышал немало высказываний корифеев сцены и отдельных критиков о том, что «старик чудит, сам не знает, чего хочет», скептические реплики по поводу ефремовских инноваций, в частности о выданном карт-бланше «Мише и его приятелям». Но на кого прежде всего мог рассчитывать мэтр в своем стремлении к преобразованиям, как не на собственного сына, находившегося в расцвете лет, знавшего мхатовскую «кухню» и когда-то возглавлявшего студию «Современник-2». «Мишка Ефремов потащил меня в МХАТ. Театр переживал не очень хорошие времена. И Олег Николаевич позвал нас с явным желанием что-то изменить с нашей помощью. Возможно, ему просто захотелось встретиться с таким же творческим «хулиганьем», каким он сам был сорок лет назад, когда с Олегом Табаковым, Игорем Квашой, Евгением Евстигнеевым, Галиной Волчек создавал «Современник».
Мы пришли. Мишка, я, Ваня Охлобыстин и, кажется, Женька Митта с нами был. Ефремов-старший сказал: «О вас по Москве ходит много разговоров, и я предлагаю вам сделать что-нибудь в МХАТе. Занимайте новую сцену и ставьте на ней, что хотите. Пусть Иван напишет пьесу…» А у Ваньки уже фактически была готова «Злодейка, или Крик дельфина». После разговора с Олегом Николаевичем мы вчетвером обсудили его предложение, и у нас возникла мысль об «интеллектуальном вторжении». Да, мы решили вторгнуться в МХАТ, как фашисты в Европу. Мы тогда здорово чувствовали время и выпускали поколенческие манифесты один за другим. И «Неприкасаемые» являлись своего рода манифестом. И «Злодейка…», и снятый вскоре мной «Кризис среднего возраста». У нас имелась четкая художественная мотивация».
Про «интеллектуальное вторжение» Гарик рассказывал мне года через полтора после премьеры «Злодейки…» (она состоялась 16 февраля 1996-го), где он фигурировал в качестве сорежиссера (в программке его обозначили «оператор-постановщик») в тандеме с Михаилом Ефремовым. Я сделал акцент на прилагательном «интеллектуальное», дабы уточнить: что же было в МХАТе до них? «В принципе, болото, – категорично ответил Горыныч. – На основной сцене по-прежнему косность и застойные времена, на новой уже заметны какие-то шевеления. Мы не противопоставляли себя этому театру. Мишка, конечно же, мхатовский человек, и все попадающие туда люди принимают условия игры. Но иногда и таким столпам нужна ломка стереотипов, свободное дыхание».
