— Отличный шарф!
— Он темный, я хочу светлый…
— Я поговорю с Вадимом. Вот ваша вода.
— Я очень соскучилась по сильногазированной воде. Знаете, Таня, я раньше ее не пила, это вредно. А сейчас хочется. Вы знаете, что скоро Новый год?
— Конечно.
— Как вы думаете, у меня уже вырастут волосы?
— Ну, не длинные, но вырастут. Будете с короткой стрижкой, сейчас модно.
— Мне не нравится современная мода. Таня, я умру?
Вот оно!..
Тане стало жарко. И ведь готовилась к разговору, проговаривала текст.
— В смысле?
— Вы прекрасно знаете, в каком смысле. Вам сказали, что я умру? Когда?
— Что «когда»? — Таня была противна сама себе. — Когда сказали?
— Когда умру!
— Ну-у-у… Врачи не могут этого знать…
— Но я-то должна знать!
— Хорошо, я спрошу…
— Спросите, Таня…
Игорь написал красивую музыку, очень грустную, такую мог бы петь идеальный волк идеальной зимой, оплакивая гибель своей идеальной волчицы от пули идеального охотника. Он даже записал ее в долг у кореша-звукаря, обещая расплатиться если не деньгами, то гитарными соло для любой фигни, какую только предложат на халтуре. С музыкой в кармане Игорь пришел на радиостанцию к знакомому ди-джею.
Они курили на ступеньках и тихо, по-мужски сплетничали.
— А я со своей развелся. Дура оказалась полная. Я как стал работать на радио, начала ревновать. Блин, что я могу сделать, если у меня ночные смены?
— А я со своей тоже…
— Что? Развелся?
— Нет, собираюсь.
Игорь наконец озвучил свою боль, и полегчало. Вот оно!
Развестись! Так легко! Развестись!
— Да ну? Она у тебя вменяемая тетка! Что случилось?
— Надоела.
— О! — ди-джей обрадовался. — Это красиво! Это по-мужски!
— Надоела до смерти! Вечно озабочена, спасает кого-то! Себя бы спасала! Собой бы занялась, не знаю! Запустила себя, блин… Я в этом отношении спокойный, ты знаешь, но если баба месяцами в одних и тех же джинсах…
— Задалбывает, точно! — ди-джей оживился. — Я бы не смог, у меня бы через месяц вставать перестал, даже если баба умная!
— Умная! На хрена ее ум, если мне на нее смотреть не хочется? Если она хорошая всегда, а я всегда виноват? Что бы не происходило, она — жертва, я — виноват!
— Да, знакомо! — ди-джей попритих. — Только это все равно трудно, Игорек. Даже если у вас ничего не осталось, потом очень сильно ломает, когда разведешься.
— Меня и сейчас ломает, какая разница!
— А ты, может, нашел кого? Помоложе-покрасивше?
Игорь помялся, но так хотелось уже и это озвучить.
— Да, блин, тут такая хрень… Понимаешь, есть у меня соседка, она замужем, при делах, красивая до чертиков. У нас с ней просто какая-то преступная связь, не знаю…
— Секс? — заволновался ди-джей. — Было? Нет?
— Не было. Но то, как я ее хочу, вообще ни с чем сравнить нельзя. Так хочу, что…
— Ну, давай-давай…
Покурили еще по одной.
— Так ты песенку-то покрутишь?
— Ну, я отдам нашему музыкальному редактору. Ты ж знаешь, какое у нас отношение к своим музыкантам. Говорят, скоро введут пятьдесят процентов нашего, но это в порядке бреда, никто не верит. Пока шансов мало.
— Так ты ж песню не слышал!
— Она без текста?
— Ну да. Гитарная тема, Сатриани отдыхает.
— Плохо, без текста могут и не поставить в плей-лист…
Игорь столько раз слышал вот такую разную ерунду! Столько раз!
— Ты поговори там, а? С меня бутылка!
— Ладно, поговорю.
Вадим довез Олю до тренажерного зала. Молчали.
— Прислать за тобой шофера?
— Не надо, я хочу прогуляться.
— Ладно. Звони.
Он смотрел ей вслед и думал, что влюбился, конечно, только в рисунок, в движение. Такое все тонкое, такое прозрачное. Мысль о том, что женился для престижа, Вадим гнал. Но престиж тоже что-то в наше время значит. Во всяком случае, именно такие жены были приняты в обществе, в котором вращался Вадим. И отношения с такими женами были абсолютно идентичными, прохладно-интеллигентными. Оля обернулась. Стоишь?
И Вадим поехал.
А Оля дошла до зала, подумала, хочется ли ей туда. Не хотелось. Глобально не хотелось. Не так, как обычно, когда существует легкая усталость тела, и ты себя заставляешь, ругаешь, пугаешь перспективами ранней старости в наростах целлюлита. Здесь была другая усталость, замешанная на никчемности всего происходящего. А для чего Оле ее формы? Ходить тут некуда, поражать некого. Слой интереса отсутствует начисто, куража нет. Все десять городских ночных клубов посетили по несколько раз, видели там одних и тех же людей, одни и те же программы. Все бессмысленно.
Нужно было принять некое такое решение. Решение, сопоставимое по масштабам с гильотинированием. Например, уехать обратно в Москву.
Но сначала прогуляться.
После съемок Настя Вторая и Алешенька направились домой пешком. Лилии Степановна долго сомневалась, поскольку никогда еще не отпускала сына одного, даже в сопровождении. Но Настя настояла на том, чтобы им дали погулять, и Лилия Степановна поехала домой одна.
Шли но городу, пинали снег. Алешенька все время порывался догнать голубя, но Настя его удерживала. Смеялись. Особенно радовала реакции людей, явно понимающих, что Алешенька — как бы это… не совсем такой, как они. Люди оглядывались, смотрели мельком, но очень зорко. Настя Вторая любила нервировать людей, считала своим долгом смущать их, теребить, наказывать своим присутствием, своей лысиной, своим гвоздиком в носу, своими пестрыми гетрами, всем, чем могла. И Алешенька очень вписывался в эту концепцию. А еще Настя Вторая очень любила город, в который она приехала смущать. Он ей нравился до жути. Устраивал как объект, даже несмотря на общий налет тихой провинциальности, на забитость населения. Это был маленький город с профилем, похожим на Алешенькин, не слишком выразительным. Город-интраверт. Город с перспективами. Город с самым красивым на свете видом с крыши самого высокого, аж двадцатидвухэтажного дома…
Постояли у витрины, наблюдая, как продавцы вешают елочную гирлянду.
— Скоро Новый год? — спросил Алешенька.
— Как ты догадался, хитрый мальчишка? — Настя весело толкнула его. — Да! Что тебе подарить?
— Подари мне Настю!
— Еще раз?
