Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Мы часто беседовали с Вейко. Когда началась перестройка, у меня появилась надежда, что всё у нас изменится к лучшему. Когда я сказала это Вейко, он помотал головой и изрёк: «Никогда!» Я вскричала: «Почему?!» Финн пожал плечами и развёл руками. Он не произнёс ни слова, но я прочитал его мысли: вроде как всё у нас безнадёжно.
Судьба у Мале была трагичная. Я слышала от неё горькие признания, что дети, когда выросли, ей часто говорили: «А ты, эстонка, молчи! Ты этого не понимаешь!» Меня такие вещи поражали. Последний раз мы виделись с Мале в 1991-м году, когда я снималась в Финляндии, а в 1992 она умерла. Ей было где-то пятьдесят пять.
Иностранцы буквально падали мне на голову, как перезрелые яблоки. В те годы мало кто общался с иностранцами, а мне фантастически «везло». Однажды знакомая аспирантка притащилась ко мне с каким-то мужиком: «Знакомься, это профессор из Гамбурга». И я, уже задыхаясь от иностранцев, сказала: «Ну ты даёшь, мне ещё из Гамбурга не хватало мужика. Точно за ним следят!»
У меня был и есть друг такой, назовём его – друг духовный. Женщин он никогда не любил, у него другая ориентация. У него была нежная дружба с югославом, потрясающе красивым мужчиной. Их связывали какие-то умопомрачительные отношения. Я смотрела и удивлялась, что так бывает.
И из-за этих всех иностранцев я стала невыездная. Наш театр ехал в Италию в туристическую поездку, а меня не выпустили.
Когда я расходилась с мужем, я попала в больницу. У меня была третья степень щитовидки, я не могла ходить, и у меня тряслись руки. Это всё было ужасно. На мне висела кооперативная квартира, я работала день и ночь.
За съёмки обычно платили 15–16 рублей, редко когда съёмочный день стоил 25 рублей. Деньги получались маленькие, а работы было много. Пахала без остановки, а ночами плакала в подушку. Всё закончилось больницей. У меня просто сдали нервы.
В больнице я провела ровно 40 дней. Я не могла смотреть на еду и ничего не ела. И мне сказали: ты не смотри в тарелку, ты ешь, а сама гляди в окно. Приходилось специально садиться ко всем спиной, чтобы никто не видел, как я впихиваю в себя больничную еду. Я даже старалась прийти попозже, так меня всё это тяготило.
Этот столик, накрытый старой клетчатой клеёнкой, больничное окно в разводах белой масляной краски, запах лекарств – мне казалось, что жизнь кончена и ничего хорошего в ней уже никогда не будет. А я глотала по десять таблеток за один раз. Потом уже, кажется, в Киеве меня смотрел один экстрасенс. Он мне говорил: «Ой, какой-то поток таблеток из вас выходит. Что это такое?»
Наше отделение было общее: там лечились мужчины и женщины. И вдруг сквозь стену отчуждения, которую я воздвигла между собой и миром, сквозь пелену болезни прорвался чей-то голос: «Валь, веселее надо есть! Что же ты так ешь?» Этот незнакомый голос за спиной не отпускал. И когда я наконец всё съела и обернулась, увидела симпатичного, очень обаятельного мужчину, блондина с голубыми глазами, хорошей улыбкой и белоснежными зубами. Он с первого взгляда расположил меня к себе. И сразу предложил: «Значит, так: мы идём гулять, нечего киснуть!» Я отвечала: «Как гулять?» Меня ноги не держали, я была рухнувшая, как срубленное под корень дерево. А мужчина настаивал: «Нет-нет, мы идём гулять. Всё, одевайся!» Он меня выводил на прогулку, и я шла как под гипнозом. Это было потрясающе.
Назову его Н. Я даже не знала точно, какой у него был диагноз: то ли язва желудка, то ли тоже нервная болезнь. Его участие в моей жизни, поддержка, которую он мне дал в тот момент, не имели ничего общего с отношениями мужчины и женщины. Это было человеческое сочувствие, которое я приняла. Он меня выхаживал, вытаскивал из омута.
Как-то он позвал меня играть в карты. И мы стали с ним резаться. Я возбудилась донельзя. Мне врач сказала: «Никаких карт, Валя! Мы вас тушим, а вы загораетесь!» Потом играли в какие-то другие игры – морской бой и ещё что-то. И этот молодой парень всё время оказывался рядом.
У него был очень хороший юмор. Я вдруг начала смеяться и однажды почувствовала, что оживаю. Не зря говорят: смех лечит!
Н. постоянно шутил. Я помню, как к нему пришла Евгения Адольфовна, заведующая отделением, с какими-то лечебными рекомендациями. Он с самым заинтересованным видом спросил: «А как делается этот протёртый суп?» И эта Евгения Адольфовна начала на полном серьёзе объяснять, как правильно варить суп.
Всё это продолжалось: и прогулки, и игры, и задушевные разговоры, и я чувствовала себя всё лучше и лучше. Уж не знаю, как это произошло, какая «химия» сработала, но случилось так, что я влюбилась. И эта влюблённость оказалась взаимной…
Мы с Н. выписались из больницы и уже на следующий день договорились встретиться, потому что привыкли друг к другу и не видеться долго было невыносимо. Он мне очень нравился, всё у него выходило как-то просто, ловко и ясно.
Я не знала, кем он работает и где. Он не говорил, а я не спрашивала. Я была счастлива, что у меня роман, что я любима, что беды, казавшиеся неразрешимыми, остались позади. Моя жизнь после перенесённых испытаний снова заиграла всеми красками.
Но однажды знакомая его друга задала мне вопрос: «Валя, а ты вообще знаешь, где он работает? Так вот, я тебе открою секрет: он сотрудник госбезопасности». Сказать, что я была потрясена, – это не сказать ничего. Я – человек прямой, не люблю ходить вокруг да около, поэтому решила откровенно поговорить с Н. В конце концов я имела право знать правду.
Когда я спросила его о работе, он не стал отнекиваться: «Да, я капитан Комитета госбезопасности». И ещё признался, что лёг в обыкновенную больницу, хотя имел все возможности лечиться в ведомственной клинике, потому что ему надоело, что все подсматривают и подслушивают. Для меня его признание было как гром среди ясного неба. Я понимала, что судьба опять меня тряханула.
На самом деле он попал в КГБ достаточно случайно. Он с детства мечтал о профессии моряка. Поехал в Ригу поступать в мореходку, но не поступил. Он всю жизнь любил море, потом попал в армию, а оттуда его командировали в госбезопасность.
Герой моего больничного романа был очень сильным, закалённым человеком. Надёжным и по-настоящему добрым. И честно говоря, он ненавидел своё ведомство. Он, конечно, мало распространялся о работе, но мысль о том, что я оказалась с товарищем из этой конторы, сидела во мне как гвоздь.
Он был женат, у него рос сын. Я понимала, что если только в театре узнают, что у меня роман с сотрудником госбезопасности, все будут считать, что я тоже имею отношение к этому ведомству. Всё время я уходила от стукачества, а тут влипла как бобик в эту историю.
Н. радовался моей любой работе, он ходил на все мои спектакли, смотрел все фильмы с моим участием. Он с упоением воспринимал мир, с которым я его познакомила. Для него это была другая планета.
Н. безумно нравились артисты. Он обожал театральную атмосферу. Восхищался и Виктюком, и Володей Гордеевым, и Людмилой Шапошниковой. Он любил посидеть в актёрской компании – хлебом не корми! И все говорили: «Валь, этот молодой человек очень симпатичный». А я думала: если бы вы только знали, что он из КГБ!
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
