— Молодец! Умеет жить, находя радость во всем, что нас окружает на войне.
2 июля бои разгорелись с новой силой. В этот день мы четыре раза вылетали для нанесения ударов по наступающим фашистским войскам. Наша задача заключалась в том, чтобы разрушить немецкие переправы через Оскол и уничтожением танков, автомашин и живой силы противника помочь войскам 21-й армии переправить свои части на восточный берег реки Оскол и организовать заслон немецко-фашистскому наступлению.
Адъютант эскадрильи Рябов П. П. построил экипажи. Я дал летному составу предполетные указания и направился к самолету. У самолета меня всегда встречал техник Крысин и на два шага сзади него — стрелок-радист Монзин и воздушный стрелок Новиков А. Н. Они защищали бомбардировщик от атак истребителей противника сзади. Два друга, два боевых товарища. Высокий мощный Монзин Г. Ф. и невысокий, но плотный Новиков.
Воздушный стрелок Алексей Николаевич Новиков был молодой старший сержант. Ему было двадцать лет. В воздушные стрелки он первым попросился из механиков по вооружению. Его серые пристальные глаза пронизывали собеседника. Короткие прямые волосы были зачесаны слегка в сторону. Непрерывно летая на боевые задания, он приобрел большой боевой опыт и славу непробиваемого воздушного стрелка. В воздушных боях ему немало пришлось испытать, но ни разу он не допустил атакующих истребителей противника к хвосту нашего самолета. Короткими снайперскими очередями он отбивал намерения истребителей противника продолжать атаки нашего бомбардировщика сзади снизу. Воздушные стрелки и радисты любили и уважали Новикова за особую скромность, стойкость в бою и за умение смело и самоотверженно бить воздушного противника. Новиков летал на боевые задания всю войну, совершил более двухсот боевых вылетов и участвовал весной 1945 года в последних ударах по врагу в Берлине, но ни разу самолет, защищаемый им, не был сбит в воздушных боях.
Взлетели в половине седьмого утра. Веду эскадрилью под прикрытием четырех ЛаГГ-3 разрушать немецкую переправу у Осколища. При подходе к цели обнаружили, что переправа разрушена, а рядом, у Средней Лубянки, наведена новая переправа, по ней идут танки, а около нее на западном берегу скопилось много вражеских танков и автомашин. Принимаю решение бомбить вновь обнаруженную переправу и разворачиваю эскадрилью на нее. Но прямо над переправой было тесно от наших и фашистских истребителей, крутившихся в смертельной карусели воздушного боя. Опасаясь столкновения, я с первого захода не смог вывести эскадрилью для удара по переправе. Отвернув влево, снова завожу боевой порядок эскадрильи на цель. Истребители продолжают воздушный бой над переправой.
Будь, что будет, решил я и повел эскадрилью через рой дерущихся истребителей. Впереди меня по курсу вертикально вверх выскочил наш истребитель ЛаГГ-3, а за ним в преследовании желтым брюхом ко мне поднимался Ме-109. Немного довернув, я атаковал немецкий истребитель, открыв огонь из передних пулеметов, и подал по радио команду «Огонь!». Очередь была удачная, на глазах у всей эскадрильи «мессер» вспыхнул и свалился на крыло[75]. Желонкин передал:
— Боевой, влево пять, так держать.
По радио понеслись возгласы восхищения и боевого задора. Перекрывая всех, я приказал по радио:
— Держать боевой!
Эскадрилья замерла. Между моим самолетом и бомбардировщиком комиссара Лучинкина сверху вниз промчался наш истребитель Як-1. Справа и слева проносились наши и вражеские истребители. Стрелки вели огонь в азарте воздушного боя. Но вот бомбы сброшены, и опять крики восторга по радио:
— Переправа разрушена! Две бомбы в переправе!
После сбрасывания бомб нас атаковали четыре «мессера», но их атаки были успешно отбиты истребителями сопровождения и огнем стрелков. После разворота от цели вижу, что переправа разрушена, а на западном берегу горит несколько автомашин[76]. Во втором вылете всем составом эскадрильи мы разрушили вновь наведенную немцами переправу у Осколища и уничтожили до десяти автомашин и несколько танков у переправы[77]. Атаку четверки фашистских истребителей отбили сопровождавшие нас истребители.
В третьем вылете восемью бомбардировщиками под прикрытием шести «лаггов» мы нанесли удар по скоплению 40 танков и 60 автомашин на северо-западной окраине Фащеватое, уничтожив несколько танков и автомашин.
Заруливая после посадки, я заметил, что на аэродроме происходит что-то необычное. Техники и мотористы грузили в автомашины имущество со стоянок самолетов. Встретивший меня старший техник эскадрильи Белов сообщил, что приказано срочно перебазироваться на аэродром совхоза «Лисичанский», потому что к нашему аэродрому уже близко подошли передовые части немцев и их продвижению никто не препятствует.
Доложив начальнику штаба полка майору Стороженко М. П. о выполнении боевой задачи, сразу получаю новую — ударом эскадрильи разрушить переправу через Оскол у Чернянки, а после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродром совхоза «Лисичанский». Показав место нового аэродрома и сообщив, что для приема самолетов туда уже вылетел на самолете Пе-2 командир полка, Стороженко убежал организовывать перебазирование наземного эшелона полка на новый аэродром.
Пока я готовился к постановке боевой задачи, а бомбардировщики — к повторному вылету, у моего самолета собрался весь летный состав. Кто-то затеял спор, кому в бою труднее — ведущему или ведомому.
— На ведомые самолеты направлены все атаки истребителей противника, — сказал летчик Падалка.
— Не совсем так, — возразил ему стрелок-радист Монзин. — «Мессера» атакуют и пытаются сбить прежде всего ведущего бомбардировщика, но они при этом попадают под огонь стрелков с ведомых самолетов. И тогда истребители кидаются на ведомых, чтобы с ними разделаться, а затем сбить ведущего.
— Ведущий отвечает за выполнение боевой задачи, и по нему сосредоточен огонь всех зенитных средств и истребителей противника, — поддержал Монзина штурман Каменский И. И.
— А почему же тогда ведомые самолеты чаще сбивают? — не унимался Падалка.
— Потому, что все ведомые защищают ведущих, а ведущие организуют оборонительный огонь всей группы, — ответил командир звена Митин.
— Хватит болтать. Слушай боевую задачу, — прервал спор адъютант эскадрильи Рябов.
Когда я ставил летному составу боевую задачу, подошел летчик старший сержант Муратов, самолет которого был сбит истребителями противника 30 июня. Зная о том, что, после того как его экипаж покинул горящий самолет с парашютами, их атаковали восемь Ме-109, я спросил у Муратова:
— А где остальные?
Вместо ответа он достал из кармана залитый кровью комсомольский билет штурмана Извекова В. Д., простреленный фашистской пулей в самом центре, и сказал, что всех смертельно раненных сдал в медсанбат. Жаль было Извекова. Я живо вспомнил его юное лицо с выражением удивления в больших глазах. Обратившись к личному составу и подняв комсомольский билет над головой, я сказал несколько слов об этом замечательном штурмане и открыл митинг. Летчики, штурманы и стрелки в своих коротких выступлениях клялись отомстить фашистским стервятникам за Извекова.
