Как завороженный наблюдал я за девочкой, казалось, она смотрит прямо на меня. Мне вдруг почудилось, что снова я, маленький мальчик, стою на Мельничьем мосту и смотрю в глаза маленькому тонущему щенку. И опять отец склоняется надо мной: «Запомни, сынок, ты обязан помочь тому, кто в этом нуждается. Даже если это опасно. Только так ты сможешь стать настоящим мужчиной».
Я стоял неподвижно, уже понимая, что не смогу остаться безучастным или уйти. Малышка словно притягивала меня к себе. Я чувствовал, что должен, обязан ее спасти! Почему? Я не знал. Словно какая-то неведомая сила руководила мною и действовала помимо моей воли.
Я стремглав бросился к дому, выхватил у пробегающего мимо толстяка полное ведро и, сорвав с себя рубаху, намочил ее. Подняв ведро над головой и вылив воду на себя, я кинулся к двери.
В доме я прижал мокрую рубаху к лицу, чтобы легче было дышать. Оглядываясь, я пытался найти лестницу. Вокруг бушевало и гудело пламя, густой дым разъедал глаза и горло, от моего мокрого тела сразу же пошел горячий пар. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мне удалось разглядеть перила и ступени в дальнем углу комнаты. Я двинулся туда, быстро и осторожно поднялся на второй этаж. Здесь горело меньше, но было нестерпимо жарко. Я ощутил, как закипела вода на коже, задыхаясь, рванулся было обратно, но в эту секунду лестница с грохотом обрушилась, сноп искр разлетелся в разные стороны, на мгновение осветив комнату. Мне ничего не оставалось, как пробираться в непроглядном дыму к балкону. С оглушительным звоном лопнули стеклышки окна, обдав меня колючим ливнем, и стало немного светлее. Рубашка в моей руке загорелась, пришлось ее выбросить. Почти теряя сознание, я чувствовал, как лопается кожа на плечах. Наконец сквозь дым я разглядел белое платье девочки и из последних сил рванулся к ней.
Люди на улице дружно ахнули, когда я, задыхаясь и кашляя, вывалился на горящий балкон. Малышка оглянулась и, увидев меня, с надеждой протянула ручки. Я схватил ребенка и лихорадочно огляделся, ища выход. Не стоило и мечтать о том, чтобы пройти через дом. Вдруг снизу раздались крики, и, взглянув туда, я увидел телегу с сеном, которую приволокли прохожие. Это было спасение. Показав знаком, чтобы телегу подтащили прямо под балкон, я перенес девочку через перила и прохрипел сквозь гул пламени:
– Ничего не бойся, прыгай!
Я уже готов был разжать руки, но в это мгновение балкон со страшным грохотом рухнул вниз. Уже теряя сознание от боли и дыма, я успел увидеть, что горящий портик летит прямо на меня.
Голд в изнеможении откинулся на подушки. Лицо его раскраснелось, было видно, что эти воспоминания причиняют ему боль.
Добросердечный викарий заботливо сказал:
– Отдохните, друг мой, я вижу, как тяжело вам говорить.
Доктор покачал головой:
– Нет, я продолжу. Теперь я подхожу к самому ужасному месту в моей истории.
– Разве может быть что-то страшнее того, что вы рассказали? – спросил священник, в душе не очень веря, что все это правда.
– Может, Джон, может, – горько произнес Майкл Голд. Помолчав пару минут, он снова заговорил: – Я не помню, что было после пожара, каким образом я оказался в своем доме на улице Сен-Поль. Позже я узнал, что был без сознания двое суток. Я лежал в беспамятстве, а в моем воспаленном мозгу проносились жуткие картины. Мне чудился пожар, в дыму и пламени стояла маленькая девочка в белом платье, а я кричал ей: «Я не хочу умирать!»
В бреду я не понимал, ребенок это или ангел. Все мое тело болело, я чувствовал запах своей горящей кожи. И вдруг малышка протянула мне руку, как бы успокаивая, и произнесла: «Ты не умрешь. Я открою тебе секрет».
Она коснулась моего плеча, и мгновенно боль моя утихла, стало вдруг хорошо и спокойно. Девочка наклонилась ко мне и прошептала: «Когда придет твой смертный час, возьми кого-нибудь за руку и произнеси: «Твоя душа во мне, моя душа в тебе». И ты останешься жить. И даже если тебе не грозит опасность, ты можешь использовать это заклятие, когда только пожелаешь. Оно твое».
Сказав это, девочка-ангел исчезла и больше уже не появлялась. А мне все чудились разные картины из моей жизни. То видел я отца, которого топчет толпа, то Филиппа, зовущего меня в монастырь Сен-Дени, то войну, то пожар. Потом видения кончились, и я впал в беспамятство.
Очнулся я от какого-то монотонного звука. С трудом открыв глаза, я понял, что это священник читает надо мною слова последнего причастия. Никто не сомневался, что я умираю. Да я и сам это чувствовал, жизни во мне оставалась лишь одна, последняя капля. Я мало что понимал, и все виделось мне в каком-то тумане. Священник исчез, видимо, сознание снова оставило меня. Когда я в последний раз пришел в себя, у постели моей стояла заплаканная Женевьева, к ней жался Франсуа, несчастный и испуганный. Я понял: жена привела сына, чтобы попрощаться со мной. С трудом пошевелившись (а каждое движение причиняло мне немыслимую боль), я взял его за руку.
«Не плачь, сынок», – пытался сказать я, но из груди моей вырвался лишь слабый хрип.
Не могу передать вам, Джон, как ужасно я себя чувствовал. Все мое тело горело и болело, мысли путались, глаза слезились от света. Я практически ничего не соображал, но вдруг мне пришла в голову мысль, за которую я себя проклинаю все четыреста лет моей дальнейшей жизни. Я взглянул на ручонку сына в своей руке и вдруг подумал: «Как было бы просто, если б можно было сделать, как учила девочка-ангел, всего лишь сказать – твоя душа во мне, моя душа в тебе».
То, что произошло потом, не поддается пониманию. Перед глазами моими появилась белая пелена, боль мгновенно ушла, голова закружилась. Когда пелена спала, я увидел, что стою рядом с кроватью, на которой лежит замотанная фигура. Тогда не было бинтов, и раны перевязывали небеленым полотном, разрезанным на полосы и пропитанным маслом. Вот в такое-то полотно и был замотан лежащий на постели человек. Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что этот мужчина – я, Рене Легран. Еще не поняв, в чем дело, я опустил глаза и увидел на своих ногах маленькие башмачки Франсуа. И тут наконец я осознал, что произошло: заклинание сработало и моя душа переселилась в сына. А душа Франсуа… Она перешла в это умирающее тело, которое минуту назад было моим.
Не могу передать, что со мной сделалось, когда я ощутил весь ужас произошедшего. Из глаз моих хлынули слезы, я рванулся к кровати, чтобы повторно произнести заклинание и вернуть душу Франсуа в его тело. Но Женевьева, по-своему истолковав мои эмоции, потянула меня к выходу. Она подумала, что сын расстроился у постели умирающего отца, и решила оградить малыша от тяжелого зрелища. Я упирался, но силы были неравны, ведь я был в теле семилетнего ребенка.
– Не упрямься, милый, пойдем, – говорила она, таща меня к двери.
Но все же мне удалось вырваться, я бросился к постели, схватил за руку лежащего человека и лихорадочно прошептал:
– Твоя душа во мне, моя душа в тебе!
Но ничего не произошло. Я по-прежнему был маленьким ребенком, а мой сын, заточенный в это обгоревшее тело, лежал неподвижно. Он умер!
