Конечно, в любом романе нельзя обойтись без кульминации, в которой влюблённые не только отбиваются от врагов, но и героически преодолевают препятствия к воссоединению. Так и Аврелия с Алфонсом, придя в чувство и объявив о своих намерениях, обнаружили, что не дикие звери и не мавры оказались самым высоким барьером, преграждавшим путь к их счастью. Знать не приняла Алфонса: «…некоторые вельможи над ним насмехаются, наконец, от простых усмешек доходят до жесточайших угроз и величайшей ревности. Они хотят убить его, естли он сделается их государем». Алфонс чудом остался жив после совершённого на него покушения и удалился к себе в деревню, а прекрасная королева «весьма похудела от горести и лишилась почти своего здоровья». Тщетно она уговаривала «знатных» вернуть спасителя отечества — те желали отделаться от него деньгами, не помогло даже заявление королевы: «…одно моё сердце может быть ему приличным награждением». В отчаянии она желала навсегда оставить государство. Но верная подруга, гранадская принцесса, дала ей дельный совет: раз дворянство «раздражено» против Алфонса, то остаётся одно средство — сделать его недосягаемым для зависти, лучше всего — монархом. А потому надо объявить о предстоящей свадьбе Аврелии с настоящим государем — отцом этой самой подруги, гранадским королём, но на церемонию бракосочетания явится именно Алфонс. Она же берётся уговорить престарелого папеньку передать настоящему жениху королевский титул. Так и сделали. Против этого брака знать не возражала, а после венчания старый монарх объявил, что женился на Аврелии вовсе не он, а молодой король Алфонс. «Когда всё было исполнено и все казались довольными, то Аврелия и Алфонс ничем более не занимались, как старанием о благополучии их государства». При этом хозяйственный Алфонс не забывал и о соседней Гранаде, куда постоянно наведывался, «отправлял свою должность и сделал много удивления достойных дел, ежедневно издавал полезные законы, уменьшал подати и награждал заслуги».
Развязка скоротечного романа реальных персонажей была совсем иной. Едва опомнившись, Елизавета составила Грейгу письмо с протестом против совершённого насилия, на что адмирал как исправный служака отвечал, что действует по распоряжению верховной власти. Единственное, что она могла ещё сделать — написать Орлову… Кажется, надежда ещё не оставила пленницу. Елизавета думала, что влюблённый граф освободит её из ужасного положения, и обещала сохранить свои чувства к нему.
Скоро ей принесли ответ его сиятельства на немецком языке. Он был чувствительным и оставлял надежду на лучшее: «Ах! Вот где мы не чаяли беды! При всём том надо быть терпеливым. Всемогущий Бог не оставит нас. Я нахожусь при подобных же обстоятельствах, как и вы, но надеюсь получить свободу через дружбу своих офицеров». В утешение своей жертве — или для того, чтобы она не подумала наложить на себя руки — граф выдумал целую историю своего неудавшегося побега: «…адмирал Грейг из приязни ко мне хотел дать возможность бежать и сказал мне, что я должен как можно скорее вернуться на материк. Я спросил у него причину этого, тогда он сказал, что получил приказ арестовать меня и всех находящихся со мной. Когда я уже незаметным образом проехал мимо всех наших кораблей, в ту же минуту увидел два судна перед собою и два позади, которые гребли прямо на меня. Я увидел, что дело плохо, и приказал грести изо всех сил на людей, что мои люди и сделали. Я думал пройти мимо, но одна из шлюпок села на мель, и моя должна была натолкнуться на неё, что случилось и с другой шлюпкой. Я был окружён. Я спросил, что бы это могло значить, и увидал всех людей пьяными, хотя отвечавшими мне с большою вежливостью, что имели приказ попросить меня на другой корабль, где находились немногие из моих офицеров и солдат. Когда я прибыл туда, то ко мне подошёл командир и со слезами на глазах объявил мне арест».
Байка о верных своему начальнику, но неуклюжих «людях», не сумевших уйти от преследования пьяных, хотя и исключительно вежливых матросов, похожа на анекдот; но, видимо, в тех обстоятельствах Алексей Григорьевич не смог придумать ничего лучше. Отчаянный и не слишком щепетильный граф, кажется, чувствовал себя неловко — может быть, потому, что играл несвойственную ему роль дамского угодника и понимал несоизмеримость сил и малую доблесть победы своего воинства над недалёкой и беспомощной барышней. Англичанин Джон Дик рассказывал, что Орлов пришёл к нему утром 23 февраля расстроенным после дурно проведённой ночи и попросил какую-нибудь занимательную книжку из консульской библиотеки для его корабельной пленницы. Её же он просил «заботиться, насколько возможно, о своём здоровьи» и намекал на некий шанс: «Как только я получу свободу, то буду разыскивать вас по всему свету и служить вам. Вы только должны заботиться о себе, о чём я вас прошу всем сердцем». «Целую от всего сердца ваши ручки», — закончил граф письмо, сидя отнюдь не под арестом, а в своей резиденции в Ливорно.
14(25) февраля 1775 года эскадра под командованием контр-адмирала Самуила Грейга вышла из гавани Ливорно. Жители были обескуражены таким завершением российского присутствия в их городе, да и тосканский герцог Леопольд пребывал в неудовольствии; но эти мелочи Орлова совершенно не волновали. На следующий день пробывший сутки под мнимым арестом Христинек был отправлен в Россию с бумагами самозванки и уже цитированным выше донесением о её захвате: «Угодно было вашему императорскому величеству повелеть доставить называемую пренцессу Елизабету, которая находилась в Рагузах; я со всеподданническою рабскою моею должностью, чтоб повеленьи вашего величества исполнить, употреблял все мои возможные силы и стараньи и щестливым теперь зделался, что мог я оную злодейку захватить со всею её свитою на корабли, которая теперь со всеми с ними содержится под арестом на кораблях и рассажены по разным кораблям».
Автор не преминул подчеркнуть свою роль в выполнении ответственного поручения с угрозой для жизни: «Признаюсь, всемилостивейшая государыня, что я теперь, находясь вне отечества в здешних местах, опасаться должен, чтоб не быть от сообщников сей злодейки застрелену или окормлену». По его мнению, угроза эта могла исходить прежде всего от иезуитов, каковые «с нею некоторые были и остались по разным местам, и она из Пизы уже писала во многие места о моей к ней привязанности». Исполнительный граф приложил к донесению свою переписку с пленницей — «полученное мною здесь письмо из-под аресту, тож каковое она писала и контр-адмиралу Грейгу на рассмотрение». Надо было обезопасить себя от происков недоброжелателей при дворе, которые могли внушать императрице сомнения в верноподданности его сиятельства. Для этого Алексею Григорьевичу следовало самому посвятить государыню во все детали, выставив свои действия в выгодном свете: «…и она по сие время ещё верит, что не я её арестовал, а секрет наш наружу вышел; то ж и у неё есть моей руки письмо на немецком языке, только без подписания имени моего, и что я постараюсь выйти из-под караула, а после могу и её спасти».
Елизавета всё ещё надеялась на благополучный исход, ведь до сих пор фортуна была к ней благосклонна и она выбиралась невредимой из всех передряг. Но на этот раз удача отвернулась от нашей героини и она была в отчаянии. Адмирал доложил Орлову, а тот сразу же уведомил императрицу о поведении пленницы: «…была во всё время спокойна до самой Англии, в чаении, што я туда приеду; а как меня не видала тут и писма не имела, пришла во отчаение, узнав свою гибель, и в великое бешенство, а потом упала в обморок и лежала в беспаметстве четверть чеса, так што и жизни её отчаелись; а как опаметовалась, то сперва хотела бросится на аглицкия шлюпки, а как и тово не удалось, то намерение положила зарезатся или в воду бросится, а от меня приказано всеми образами её остерегать от оного и как можно беречь». Старый морской волк Грейг жаловался начальнику, «што он трудней етой комисии на роду своём не имел». К тому же что инцидент получил огласку, и любопытные англичане «из Лондона и других мест съехались, чтоб её видеть, и хотели к нему на корабль ехать», точно для осмотра экзотического чудища. А адмирал «от аглицких берегов с поспешностью принуждён был прочь итить».
