Книга Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера - Эрик Валлен

Как только звуки сражения утихли в руинах разрушенного города, поступил приказ от советского коменданта. Все раненые, которые проживали в Берлине, могли вернуться домой, ко всем остальным позволялось пускать посетителей. Мы больше не были заключенными! Однако на каждое разрешение всегда найдется свое запрещение. Никому не разрешалось выходить из госпиталя! Некоторые жители Берлина сбежали, несмотря на этот приказ, и в результате здание было окружено охраной. А позже прибыл российский офицер и на ломаном немецком языке объяснил, что если кто-то попытается сбежать, получит «выстрел в шею».

Мое положение казалось безвыходным. Как я мог выбраться отсюда? Я написал письмо в шведскую дипмиссию и договорился с одной немецкой медсестрой тайно отправить его, но ответ так и не пришел. Я начал нервничать. Я поднимался на ноги и мог относительно спокойно ходить. Кровати были предназначены для самых тяжело раненных, мне же приходилось помогать выносить из здания мертвых. Но перед этим нужно было сначала снять с них больничную одежду, которая выдавалась им в госпитале, и переодеть обратно в мундиры. Каждый день умирало от 50 до 75 человек, поэтому работы у меня было более чем достаточно.

То, что я прошел через все это и не свихнулся, сегодня кажется просто невероятным. Мы выносили мертвых на улицу, где солдаты Красной Армии забирали их. Они небрежно швыряли трупы в свои грузовики и увозили в соседнюю братскую могилу в парке. По ночам меня мучили жуткие кошмары. Однажды ночью, когда я был в умывальне, один из таких же носильщиков трупов зашел и подозвал меня.

– К тебе пришли, – сказал он.

У моей кровати сидела медсестра Красного Креста и о чем-то разговаривала с Хейнау. По-видимому, сама она была шведкой, но вышла замуж за немца. Она слышала, что в госпитале находился швед. Мы обсудили то, что со мной произошло, и она пообещала сходить в дипломатическую миссию, чтобы попытаться получить для меня временный паспорт. Кроме того, мы договорились пронести сюда кое-какие лакомства накануне приближающегося праздника Троицы. Шведская медсестра заверила нас, что смогла бы достать для нас бутылку вина и что-нибудь поесть, получше, чем наши скудные порции.

Старший российский доктор очень заинтересовался мной, причем настолько явно, что я заподозрил неладное. У него всегда находилось время побеседовать со мной, и он спрашивал меня абсолютно обо всем. Поэтому мне приходилось придумывать подробности из моей абсолютно новой жизни, потому что я, конечно же, все еще настаивал, что был обычным немецким солдатом вермахта. Было важно контролировать свои рассказы, и несколько раз я чуть не проболтался. Но благодаря его интересу ко мне о моей ране хорошо заботились и я выздоравливал достаточно быстро. Это был приятный человек европейского склада, и я не раз задавался вопросом, как он мог так вписаться в эту большевистскую среду. Это место едва ли можно было назвать подходящим для человека столь гуманного и культурного, как он.

Наступил день святой Троицы, но он стал совсем не таким, каким я его ожидал. В тот день нас разбудили раньше шести утра. Приехали солдаты Красной Армии, ворвались в залы и начали громко кричать и толкать нас. Все, кто были на ногах, должны были быстро подняться с постели и сменить больничную одежду на мундиры. Госпиталь предстояло эвакуировать. Нам сообщили, что всех раненых перевозят на восток в лагерь военнопленных.

А ведь я был без паспорта, без денег, абсолютно без одежды, не считая мундира. Я был в отчаянии. В голову начали лезть разные дурные мысли, пока я застилал свою постель и собирался. Планы спасения один за другим рождались в моем мозгу и тут же умирали. Все было безнадежно. Как же мне смыться отсюда? Все выходы, даже залы, охранялись вооруженными солдатами Красной Армии. Это был конец. Если я не попадусь сейчас, в новом лагере это произойдет наверняка, когда большевики повнимательней проверят мой мундир. Они точно заметят на моем воротничке и рукаве знаки отличия СС и тут же меня прикончат.

Охранники поторапливали нас, и времени оставалось мало. Мы начали на носилках спускать самых тяжело раненных вниз, где стояла длинная колонна российских грузовиков, они должны были увезти нас на восток. Когда я спускался с носилками во второй раз, я встретил нашу медсестру, которая почти бежала навстречу мне с большим свертком в руке.

– Вы сию же минуту должны пройти со мной в зал, – сказала она серьезно и торопливо.

Мой товарищ перехватил у меня носилки; прихрамывая, я начал подниматься по лестнице следом за ней так быстро, как только мог. Пока мы шли, она мне все разъяснила и рассказала, что я теперь должен был делать.

– Возьмите это, – сказала она мне и протянула большой пакет. – Здесь костюм и пара ботинок.

Больше мне не требовались никакие наставления, я сразу помчался в умывальню. Как можно быстрее я снял мундир, разодрал пакет, надел совершенно новый спортивный костюм и пару «почти новых» коричневых ботинок. Как ей удалось найти эти вещи в этом разоренном городе – форменная загадка, ведь ничего подобного невозможно было найти уже несколько лет! Но у меня не было времени думать об этом, вместо этого я открыл отдельный конверт, хотя у меня от волнения тряслись руки. Там лежали несколько немецких марок и шведский паспорт. Мое сердце, которое все утро уходило в пятки от страха, постепенно возвращалось на свое обычное место, и теперь я снова мог спокойно думать и планировать дальнейшие действия.

Человек, вышедший из умывальни, был абсолютно неузнаваем. В нагрудном кармане лежал новый паспорт, и я знал, что это как-то мне поможет. Я огляделся, пытаясь найти свою соотечественницу, чтобы поблагодарить ее, но она уже ушла. У меня не было времени искать ее, так как погрузка раненых уже была закончена, и всем остальным приказали занять места в машинах. Все, кто был на платформе, уставились на меня, когда я появился там одетым в новую элегантную одежду.

Длинная колонна двинулась с Никольсбургер-плац. Мельком я увидел один из бронетранспортеров нашего батальона, подбитый и сгоревший. Вокруг него лежали скрюченные тела павших товарищей, которые сражались до самых последних дней. Что же сейчас было с ГП и остальными нашими парнями? Остался ли хоть кто-то из них жив? Я снова возблагодарил судьбу за свою невероятную удачу. Теперь мне оставалось только каким-то образом выбраться отсюда. Это был как своего рода «кусок пирога»!

Но проехать через Берлин было тяжким испытанием для психики любого человека. Конечно, звуки битвы уже давно стихли, а гигантские пожары погасли. Однако впечатление от увиденного было поистине ужасным и душераздирающим. Во время боя мы просто сражались за свою собственную жизнь. Сквозь густой дым, затянувший все вокруг, у нас не было возможности видеть то, что происходило на самом деле, а потому у нас не было четкого представления о настоящих масштабах разрушений. Теперь же для нас все стало гораздо ясней и острей. Даже при том, что уже прошло несколько дней с момента окончания боев, на улицах все еще валялось множество трупов, зато людей практически не было видно. Лишь кое-где можно было увидеть стариков или старух, либо женщин с грязными и оборванными детьми, которые пробирались среди развалин. Во многих местах улицы были завалены подбитыми танками, орудиями, сожженными автомобилями и всяческим хламом. Все время мы проезжали мимо хорошо вооруженных вражеских патрулей. У большинства солдат Красной Армии была типичная монгольская внешность.