Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
И потом, я думаю, что он больной. Не переломана ли у него спина? Потому он вытянуться не может, все ноги кверху торчат. Бедный ребенок! Бедная тетя Лидуша! Это ужасно!.. Но она, кажется, довольна… Нет, верно, так только притворяется, нельзя же всякому сказать: «Какая я несчастная, что у меня такой уродец родился». Коли Бог послал, ничего не поделаешь, — люби.
Хотела я его на руки взять, но он весь мягкий, точно кисель, того гляди развалится. Правду Володя говорил, какие ему игрушки, ничего он ровно не понимает. Кисель киселем!
— Ну, довольно ему «гулять», еще простудится, вот уже икать начинает, — говорит тетя Лидуша.
Это «гулять» называется: дрыгать руками и ногами сразу — ну, прогулочка! Но как это он умудряется ногу в рот засовывать, неужели можно дотянуть? Непременно попробую.
Я что-то бормочу и краснею. Неловко же правду сказать…
— А знаешь, Муся, что мы решили? Через неделю собираемся его крестить, и отгадай, кто будет его крестная мама? А?
Неужели?!..
— Тетя Лидуша… неужели?..
— Ужели! Крестная мама будет наша Муся, a крестный отец — твой любимец, Петр Ильич.
Господи, вот счастье! Об этом я даже и не мечтала. Жаль только, что крестник мой того… Подгулял немножко, даже и очень множко, но авось покрасивеет еще, может, он такой потому, что еще не крещеный. Дай-то Бог! И отчего они его так долго не крестят? Ведь это ужасно неприятно, сын — язычник.
Мой кум. — Крестины
Ну вот нашего маленького нехристя и окрестили, теперь все в порядке. И так это торжественно, интересно все совершалось.
Мамочка объяснила мне, что у русских водится такой обычай, чтоб крестная мать дарила своему крестнику рубашечку, чепчик и белое одеяльце: мальчику с голубыми бантами, девочке — с розовыми. Вот она вещи эти и раздобыла, все такие красивые, с вышивками, кружевами, a одеял так даже целых два: одно светло-голубое, атласное стеганое, — другое белое пикейное [77], с голубыми бантами. Потом еще купила она такой большой пестрый платок для батюшки, руки вытирать. По-моему, гораздо проще полотенце повесить. Нет, говорят, платок полагается. A только что ему потом с ним делать? Самой мне мамочка сделала тоже белое платье с голубым шарфом и всякими голубыми принадлежностями.
Накануне крестин вдруг звонок, является Петр Ильич. Мамочка выходит.
— Нет, — говорит, — простите, Наталья Николаевна, этот раз я не к вам, a по важному делу к моей кумушке.
Ведь мы теперь с ним кумовья — вот потеха! Лечу.
— Ну-с, дорогая кумушка, честь имею преподнести и просить завтра же непременно надеть эту штучку.
С этими словами он протягивает мне пакетик. Я благодарю и спешу развернуть, но там, по обыкновению, бумаг и ленточек невесть сколько понапутано, точно в Сибирь посылку отправлять собрались. Ну, наконец! Открываю…
Ах, какая прелесть! На хорошенькой золотой цепочке золотой матовый медальон, совершенно гладенький, только вкось идут три жемчужинки, но такие красивые, совсем розовые, я их сперва и за жемчуг-то не признала.
Милый Петр Ильич! Всегда выдумает что-нибудь для меня приятное. Я еще и еще ахала и благодарила, a мамуся бранила его за то, что он слишком меня балует. Само собой разумеется, что как только я была на следующий день во всем параде, то и медальон не забыла на себя нацепить.
К тете Лидуше мы пришли первые и принесли с собой всю Сережину обмундировку. Этот раз он не «гулял», a лежал свернутый булочкой в чем-то вроде белого полотняного конвертика, обшитого оборочками. В таком виде он был приличнее, не трясся, лысой головы видно не было, растопырок тоже, и потом он немножко побелел — меньше похож на помидор. Мамочка уверяет, что он будет премиленький, говорит, будто все дети, пока совсем маленькие, такие же некрасивые, как он, даже бывает еще гораздо хуже! Ну, это-то вряд ли. Дай Бог, чтоб он уж скорей хорошел.
Мало-помалу стали сходиться все гости, все больше свои. Потом привезли большую металлическую лохань — купель называется, — наконец пришел и священник. Купель поставили среди гостиной, налили туда воды и на ручку прицепили наш знаменитый пестрый платок. Когда все было готово, священник стал около купели, a мы с Петром Ильичом за его спиной, и Сережу сперва взял Петр Ильич.
Ну, горлышко у моего крестника! Как это он только вытерпеть мог — орал все время, да так, что просто в ушах звенело! Ему и соски всякие в рот совали, — кричит-заливается. М-м-да, хороший ребенок: и красивый, и тихонький. Бедная тетя Лидуша!
Боже, как страшно было, когда батюшка его в воду окунул! Я думала, вот-вот сейчас или утопит, или задавит! Руки у священника большие, положил он Сережу на ладонь, пальцами другой руки заткнул ему уши, рот и нос. Бедный Сережа, весь как-то назад изогнулся и стал совсем похож на снетка [78], как они в супе плавают. Пока его окунают — молчит, но как вытащат, кричит!.. Ну, да это понятно, тут удивляться нечему, ему, верно, бедному, тоже страшно было! После купания его уже мне на руки положили. Опять страшно: ну как уроню? Петру Ильичу хорошо, он его в конвертике завернутым держал, a мне его развязанным дали, того и гляди выскользнет.
Пришлось три раза обойти вокруг купели, потом священник велел нам с Петром Ильичом три раза дунуть и плюнуть. Потом… Да, потом еще ребенка чем-то душистым, маслом каким-то мазали, потом… Потом, кажется, все.
Тут началось поздравление, шампанское. Петр Ильич мне руку поцеловал. Еще бы! Ведь это очень, очень серьезно, это совсем не шутки — быть крестной матерью. Мамочка объяснила мне, как это важно.
Теперь, когда тетя Лидуша умрет… То есть, что я говорю… Сохрани Бог, Боже сохрани, чтоб это когда-нибудь случилось, я только так говорю, как по закону полагается, — я ему тогда все равно что мать буду, должна воспитывать, заботиться о нем… Разве это все не важно? Всякий понимает, что да.
За обедом пили за мое здоровье, за здоровье новорожденного. Весело было очень, жаль только, что рано разошлись.
Когда батюшка как-то чихнул и полез в карман за носовым платком, вдруг смотрю — тянет что-то большое, красное с цветами, думала, кусок ситцевой занавески. Нет, вижу: сморкается. Теперь понятно, что он с моим платком делать будет. Не заваляется — пригодится.
Болезнь кстати. — Сборы. — Мои мысли и заботы
A Володя-то наш, оказывается, преостроумный юноша. Несколько дней тому назад вдруг «кхи-кхи» — кашлять изволил начать. Как будто ума в этом особенного и нет, a вышла одна прелесть. Хоть по календарю у нас и весна полагается, но это еще ровно ничего не доказывает — календарь сам по себе, холод сам по себе. Ветрище старается — дует будто зимой, a Володя мой себе разгуливает, a пальтишки-то, знаете, какие у кадетов, легонькие, ветром подшитые, вот и простудился.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
