Джастина и Байрон молча смотрят на него.
— А как насчет… Падающей воды?
Байрон пробует имя на язык.
— Да, Падающая Вода, — наконец говорит он. — Мне нравится! Звучит знакомо. Звучит… правильно.
— Я согласна, — вставляет Джастина.
— Но загвоздка в том… — Байрон перебирает кожу у себя на подбородке, как четки. — Загвоздка в том… делать ли ее принцессой? Получится ли из нее принцесса?
Три агента синхронно поворачиваются, как хористки с Бродвея, и впериваются в меня.
— Что? — нервно спрашиваю я.
— Ей нужен бронзовый грим, — говорит Джастина.
— Да, точно, бронзовый грим, — эхом отзывается Джон.
Я смотрю то на них, то на стол. Вскоре после того как я попала в «Шик», Байрон решил, что, пока у меня нет стоящих фотографий, не стоит тратить деньги на дорогую композитку. Я согласилась — в конце концов, за эти карточки платит не агентство, мы сами, а стоят они больше доллара каждая. Поэтому мои фотографии — обычные копии. Низкое качество маскирует цветистая надпись, которую Джон выводит металлическими чернилами. Сегодня по столу разбросаны дюжины моих последних фотографий, но на них пусто: мне придумывают имя.
Байрон становится позади меня и пропускает мои волосы сквозь пальцы.
— Перекрасим?
— М-м, в приглушенный черный? — спрашивает Джастина.
— Или шоколадно-коричневый? — уточняет Джон.
Все, с меня хватит! Я отталкиваю руки Байрона.
— Что происходит?
Вопрос можно считать смелым, потому что ответ мне явно не понравится.
Байрон сияюще улыбается:
— Отличные новости, Эмили! Тебя приглашает Том Бреннер для «Франклин Парклин спорт». Рекламная кампания по всей стране. Щиты, газеты и все такое.
Том Бреннер?! Том Бреннер — легенда! Именно его серия фотографий в пустыне сделала имя Донне Каран. А теперь он работает с человеком, которого считают новой звездой американской моды, «следующим Кельвином», по словам журнала «Эль» — и со мной?!
— Ух ты! Класс!
Байрон, похоже, со мной согласен.
— Вот оно, Эмили! — восклицает он. — Вот то, чего мы ждали!
— Платят шестьдесят тысяч долларов, — добавляет Джастина.
Я медленно повторяю про себя эту цифру. Шестьдесят тысяч долларов — это почти три года учебы плюс карманные расходы. И к тому же я буду в журналах и на рекламных щитах. Я! На щитах. Я буду знаменитой. Я буду звездой.
Байрон снова берет мои волосы.
— Так приглушенный черный или шоколадный?
Я откидываю голову назад (она слегка кружится).
— А зачем красить мне волосы?
— Они думают, ты индианка, — говорит Байрон. — Неважно… так брюнет или шоколад?
Стоп…
— Индианка?
— Ну да, индианка. Дочь американских индейцев.
— Индианка… С чего бы им такое думать? — медленно произношу я. — Меня зовут Эмили Вудс.
— Только наполовину, — признается Байрон. — По материнской линии.
— А она может быть принцессой, если она только наполовину индианка? — спрашивает Джастина.
Я еще не переварила предыдущую реплику.
— Стоп, Байрон… Ты сказал им, что я наполовину индианка?
— Я пишу! — кричит Джон.
— Байрон!
Байрон подходит к окну. Я смотрю на Джона. Тот, наморщив лоб, вешает на стену мою новую композитку: проба в белой безрукавке, руки с вишневыми ногтями гладят по козырьку залихватски заломленную капитанскую фуражку. В дюймах от вышитого золотом якоря возникли элегантные буквы: «Падающая Вода». Закончив, Джон надувает губы:
— Без «принцессы» как-то простовато.
— Да, простовато!
Байрон пренебрежительно машет рукой, будто одна мысль о городе, кишащем девушками по имени Падающая Вода, вызывает у него отвращение.
— Но мы ведь не знаем, как по-индейски принцесса. Вот в чем дело. — Он смотрит на меня. — Эмили, разве у вас этого не проходят?
Я вздыхаю. С тех самых пор, как я начала учиться, сколько бы полезной информации я ни предоставила (например, как будет по-французски «ламе»), Байрон обнаружит еще больше примеров вопиющего невежества. Относительно истории шелка, количества калорий в семи с половиной орешках арахиса, половой принадлежности парикмахера Орибэ и визажистки Бобби Браун. А теперь добавился язык чероки.
— Нет, я не знаю, как будет «принцесса», — отвечаю я.
— Колумбийский университет!.. — бормочет Байрон и цокает языком: мол, тысячи долларов, и все коту под хвост.
— Ну, может, просто расскажешь им о своем благородном происхождении, — говорит Джон. — Мимоходом упомянешь.
— Отличная идея! — Байрон делает шаг вперед. — Очень эффективно!
— Какое благородное происхождение? — спрашиваю я. — Что рассказывать? Кому им?
Джастина зевает.
— Тому Бреннеру, людям компании «Франклин Парклин», рекламному агентству — все, как обычно.
Что-что?
— Вы хотите, чтобы я втирала целой толпе, что я наполовину чероки?
Пульс учащается. Поразительно: всего пяти минут хватило, чтобы взбить меня как молочный коктейль. Сейчас удар хватит. Апоплексический.
— Конечно, — Байрон пожимает плечами, — а почему бы нет?
Почему нет? Потому что… потому что это неправильно, Думаю я, но не хочу произносить вслух, чтобы не показаться слишком провинциальной. Ведь это для Байрона то же самое, что велосипедные шорты на целлюлитных бедрах. Но пока я сочиняю альтернативный вариант ответа, часть моего мозга становится на сторону Байрона. Почему бы и нет? Кто узнает? Мне же не придется давать письменную клятву или что-то в этом роде, и… я стану знаменитой.
— Послушай… — настаивает Байрон, — расскажи им о своей матери…
У которой действительно странные привычки.
— …о жизни в резервации…
У нас действительно есть каноэ.
— …об обычаях чероки, — добавляет Джон.
И ткацкий станок…
— Как актерская игра, — говорит Байрон.
— Да, актерское мастерство! — вторит Джон.
Это меня отрезвляет. Меня обвиняли во многих грехах, но никогда не приписывали дара драматической актрисы. Я не способна даже солгать во имя спасения, а уж тем более разыграть сложную шараду.
— Что-то мне эта идея не нравится, — наконец говорю я. — То есть я, конечно, схожу на собеседование, но лучше я буду просто Эмили.
Байрон дико расстраивается.
— Но выбор между тобой и итальянкой!
