Вам…может быть однаиз падающих звезд,Может быть для вас,прочь от этих слез,От жизни над землейпринесет наш поцелуйдомой…И может, на кровивырастет тот дом,Чистый для любви…Может быть, потомНаших падших душне коснется большезло…Мне страшно никогдатак не будет уже,Я – раненое сердцена рваной душе.Изломанная жизнь,бесполезный сюжет.Я так хочу забытьсвою смерть в парандже.Лишь солнце да песокжгут нам сапоги,За короткий срокмы смогли найтиТысячи дорог,сложенных с могил,нам с них не сойти.И может быть комуне дадим своей руки,Может потому,что у нас внутриВсе осколки льдане растопит ни одназвезда.Мне страшно никогдатак не будет уже.Я – раненое сердцена рваной душе.Изломанная жизнь —бесполезный сюжет.Я так хочу забытьсвою смерть в парандже…
Это была единственная песня об Афганистане, которую я когда-либо пел. Афганских песен было много, существовало целое направление – песни об Афганистане, теперь, когда было можно, даже конкурсы проводились. Но я пел только эту.
В ней не говорилось о духах. В ней не говорилось о наших, о вертолетах, о засадах и горящих наливниках, о «стингерах» и перехваченных караванах. В ней говорилось о том, какими мы пришли оттуда. Изломанная жизнь, бесполезный сюжет. Раненое сердце, рваная душа. Из тех, кто там побывал – никто не вернулся таким же, каким туда уходил.
Я слышал от одного человека… еще в царской армии было такое понятие «инвалид». Оно обозначало не человека, у которого рук-ног нет, а участника боевых действий, по-нашему – ветерана. Каждый, кто участвовал, считался инвалидом.
И видимо, правильно считался.
Я положил микрофон на столик. Кто-то зааплодировал, потом еще один. Зря. Я не умею петь, честно…
Возвращаясь к столику, я увидел, что Николь уже не одна…
– Э, пацаны… – сказал я.
Гостей было двое. Ни одного я раньше не видел. Молодые.
– …место занято.
– Кто сказал?
– Я.
Я рассматривал их и не мог понять. На шпану не похожи. Но не играют, на самом деле наглые в предел. Кто они? Раньше никогда не видел.
Подоспел официант.
– Разбираться за ворота.
Один из нахалов согнул вилку и встал. Аккуратно подобрал курточку.
– Пошли…
Мы вышли на стоянку. Темнело, под ногами похрустывал щебень. Я уже нащупал в кармане связку ключей, там есть один ключ, самодельный, вроде как от гаража, длинный. На самом деле это японский куботан, палочка, которую использовали даже японские ниндзя. А круглая головка позволяет и взять удобно, а если перевернуть, то использовать его как небольшой кастет. Прилетает конкретно – проверено.
Мигнула фарами машина, из нее выбрались еще двое троглодитов. Итого четверо. Круто, но не для того, кто знает, что такое «долматовская шестерка»[83]. Четверо – в драке активно могут действовать двое, если навык есть, то трое. Может, и вообще драки не случится, одного-другого быстро и конкретно вырубить, остальные отвалят. Понятия у них крысиные. Повадки не лучше.
– Иди к машине, – негромко сказал я Николь по-английски просто, – отставай и иди.
– Че ты там вякнул?
Не американцы. Такое сыграть невозможно. На Востоке мы писали записки на блатном сленге, общались по рации на нем же – ни понять, о чем это мы, ни подделать душманы этого не могли. Если они и учили, то русский язык, а не блатной.
Я наметил себе рубеж – вон, там машина стояла, там можно эффективно защитить спину. Но получилось все еще проще.
– Э, братва!
Красная «Тойота» остановилась за спинами наглецов. С заднего сиденья торчал ствол «Фокстерьера»[84].
– Ну чо, фраера? Хвост подняли?[85] Ничо, ща опустим…
Разборка происходила совсем неподалеку, как раз за мостом. Отморозков было меньше, оружия у них не было, нашли обычные кастеты, арматурину, в их машине нашли еще примитивную венгерскую переделку. Такие могут при выстреле просто развалиться, потому что делаются из немецких газовых пистолетов, а те, в свою очередь, внешне напоминают боевые, но делаются в основном из пластика.
Отморозки стояли на коленях в свете фар. Жека вершил скорый суд, чувствуя себя хозяином положения.
– Кто старший? Кто старший, спрашиваю?!
Один из отморозков поднял голову.
– Ты? Кто такой, под кем ходишь?
– Ошмесовские мы… – сказал отморозок.
– Ошмесовский. А если я ща Дуле позвоню, он тебя признает?
– Ошмесовские… мы.
– Ты сам сюда пришел, или тебя Дуля послал?
…
Жека достал телефон, коротко переговорил с кем-то. Телефон у него был старый, еще с выдвижной антенной.
