Последовав за рыбаком, я догнала его на пристани, назвалась и предложила свои услуги. Рыбак объяснил, что ищет кого-нибудь, кто мог бы засвидетельствовать смерть смотрителя маяка. По его словам, старый капитан желал мирно скончаться в своей башне и быть погребенным в море, при этом категорически отказываясь иметь дело с докторами. Однако его дети, помогавшие обслуживать маяк, не желали хоронить отца без свидетелей со стороны – из опасения, что их потом могут обвинить в его смерти. Я вызвалась быть свидетельницей, добавив, что умею ухаживать за умирающими. До маяка мы добрались лишь через несколько дней – пришлось ждать перемены погоды.
Наша первая попытка оказалась неудачной: вскоре после отплытия юго-восточный ветер вызвал жестокий шторм, и мы порядком натерпелись страху, прежде чем смогли вернуться в гавань. Но с наступлением апреля задул утренний северо-западный бриз, который лучше всего подходил для высадки, и мы под всеми парусами устремились к знаменитой башне далеко в море.
Пристроившись на носу баркаса, я осматривала в подзорную трубу горизонт, раскаленная линия которого притягивала меня, как луна притягивает океанские воды. Мне было семнадцать лет от роду, когда я увидела свою первую любовь. Собственно, в те минуты я видела лишь фигуру с удочкой в руках, стоявшую у подножия Эддистонского маяка; кепка была низко надвинута на глаза от солнца, так что сам рыболов мог заметить нас лишь краем глаза как белое пятнышко паруса вдали.
Оставалось плыть примерно час тем же ходом, когда внезапно наступил штиль. Море стало гладким, как стекло, и моряки взялись за весла. Так мы преодолевали последние мили в сопровождении резвящихся тюленей и кружащих над головами чаек; и постепенно вертикальная черточка на горизонте обретала контуры башни. В подзорную трубу я все отчетливее видела рыбачившего на скалах юнца, пока его голова не заняла весь окуляр. А потом эта голова повернулась в нашу сторону, и юнец оказался девушкой.
Привет! – закричала она.
Вот ты и поймала рыбу, сказала я.
Я поймала сразу три!
Мы закрепили носовой и кормовой швартовы, после чего я прыгнула на скалу. И она ловко меня подхватила.
Смотрителю маяка оставалось жить считаные дни. Он уже находился между двумя мирами и почти все время спал, но в моменты пробуждений смотрел на свой прежний мир как будто из дальнего далека. Его сын все время молчал и, как верный пес, не отходил от отца, даже спал у него под боком. Всего в круглой, скудно обставленной комнате было три койки: одна широкая, одна маленькая и одна средних размеров. Я сказала, что могу ночевать на полу кухни, этажом ниже, за компанию с мышами.
Ближе к вечеру погода резко испортилась. Поднялся сильный юго-восточный ветер, и мы едва успели запереть на засов дверь, как в нее ударила первая большая волна. Маяк содрогался и покачивался, словно дерево в бурю; всплески волн добирались до окна, застилая остатки дневного света.
Дочь смотрителя взяла меня за руку и провела по лестнице на верхнюю галерею маяка. Там была тесная каморка с железными перекладинами на окнах. Мы протерли стекла и зажгли масляные лампы, меж тем как удары волн продолжали сотрясать маяк. Мы находились высоко над поверхностью моря, а вокруг был беспросветный мрак. Каждая минута тянулась как час, и море, казалось, вот-вот поглотит башню под ликующие завывания ветра.
Всю ночь я провела наверху вместе с ней. Там было очень жарко и душно, пахло жженым маслом, и мы расстегнули свои одежды, к которым прилипали опилки и сажа. Мы слушали, как с шорохом поворачиваются линзы, как шумит прибой, как воет ветер; и только ее поцелуй помог мне побороть страх, и я ее не останавливала. Это был первый поцелуй в моей жизни. И он затянулся до рассвета.
Сын смотрителя безостановочно ходил кругами по комнате, а старик продолжал угасать. Я дала ему воды, которую он не смог проглотить, и, приложив руку к его сердцу, почувствовала угасающее биение – финальные аккорды песни, обозначаемые только приглушенным барабаном.
На последнем дыхании старый смотритель маяка вполне отчетливо произнес: Он есть свет мира. Тот, кто последует за Ним, никогда не будет идти во тьме, и путь его озарится сиянием жизни.
Мы похоронили его в море, как он того и желал. И словно в ответ на жертвоприношение море подарило нам две недели покоя. Шторм стих, высота приливов была меньше обычной, птицы с криками носились над водой и ныряли за добычей, солнечные блики выплясывали на гребнях подобие любовного танца.
Каждую ночь мы вдвоем несли дежурство в закопченной ламповой галерее, где я временами подражала завыванию ветра. Обычно в самый темный час я, вся в пыли и грязи, выбиралась на балкончик и, крепко держась за перила, смотрела, как свет маяка пронзает бескрайнюю тьму в поисках чего-то неведомого за горизонтом. Иногда перелетные птицы, ослепленные светом маяка, с налету разбивались о толстое стекло и падали мертвыми на пол балкончика. И девушка относила этих птиц вниз к своему брату, чтобы ему было кого любить и жалеть.
Мы жили в самом центре этой водной вселенной, ибо мы были ночным солнцем, и мы сообщали кораблям: Не подходите близко, под нами опасные скалы. Прибой вскипал белой пеной, подбрасывая ее высоко в воздух, а мне было жутко и весело, и я чувствовала себя влюбленной. Бывало, не отпуская перила, я медленно перемещалась по круговому балкону, отыскивая единственный тихий закуток с подветренной стороны, а она выходила следом за мной и делала то же самое – только двигаясь в противоположном направлении, – и мы сходились на этом крошечном пространстве между потоками воздуха, не помещаясь там бок о бок; тогда мы становились лицом к лицу, и наши лица соединялись, и единственный бриз, который я тогда чувствовала, был ее дыханием с ароматом сладкого китайского чая.
Она научила меня улавливать запахи ветра. На такой высоте воздух свободен от лишних примесей, и при сильном юго-западном ветре мои чувства напрягались до предела, так что я могла уловить звуки и запахи, долетавшие сюда из Америки, из других времен, из времени моей мамы. И я слышала тихий плач, как будто бриз доносил печальные песни с полей и берегов рек.
За два дня до назначенной даты моего отъезда небо было безоблачным и таким ярко-голубым, каким я его еще не видела. Солнце пригревало не на шутку, и я расхаживала в одной безрукавке, вдобавок закатав штаны. Впрочем, жару умерял освежающий ветерок, а когда скалы вздымались из воды при отливе, волны оставляли на них большие клочья пены, которые при взгляде с высоты башни напоминали приземлившиеся облака. Мальчишка все так же тосковал и не поднимался с постели, окруженный мертвыми птицами. Оставив еду и воду рядом с его койкой, она взяла меня за руку и повела на верхнюю галерею.
Я наблюдала за тем, как она принюхивается к воздуху. Многое в ее повадках напоминало мне старых рыбаков, которые могли по характеру течений и ветра вычислить ход рыбных стай. Море – а вовсе не я – было ее истинной любовью, которой она никогда и ни за что бы не изменила. Вот почему я даже не уговаривала ее уехать со мной. Всему на свете отведен свой срок. Нам двоим принадлежали только эти четырнадцать дней вместе с их приливами и отливами.
