Книга Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов

Антоша, к счастью, этих рыл не заметил, иначе, может быть, микроужас его бы снова ухватил за грудки. Он все читал и читал, и мог бы так читать всю ночь, если бы на эту предстоящую долгую ночь хватило бы у него стихов. А впрочем, в эту ночь можно и дальше все время читать из еще ненаписанного. Вечер определенно удался; и без всякой политики! Был шведский стол, вокруг которого столпились и употребляли водочку под жареную осетрину, или наоборот. Все время говорили о феномене поэзии как манифестации нового поколения. С поэзии перепрыгивали на изобразительные искусства, на Фалька, Фаворского и на новых, Генри Известнова, Сидура, и на самых молодых, Янкилевича и Эрика Булатова, от станковистов на театральных, в частности на декорации Юло Соостера, от декораций на труппы Любовного и Ефрейторова[33], далее кино — экзистенциализм Турковского, лиризм Месхиева и наконец на удивительный шедевр Ромма «Девять дней одного года», в котором старый мастер показал новую научную молодежь: и все это обсуждалось сугубо с эстетической точки зрения, как будто и не было намедни исторической встречи руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией.

Потом все выкатились под безоблачное ночное, предвесеннее небо, в котором королевствовала звезда Арктур. Началась фаза бесконечного хохмачества. Особенным успехом пользовались анекдоты из цикла «Намедни». Вот, например, один из них: «Намедни приехал к нам в институт инспектор из министерства. Собрал весь состав и говорит:

„У нас есть сведения, что вы работаете над физикой „твердого тела“. Предъявите!“

„То есть как это?“ — мы спрашиваем.

„А вот так. Предъявите „твердое тело“, а то будут неприятности“.

Ну, показали ему бильярдный шар: он и успокоился».

Шумно прошли мимо черной «Волги» с тремя ондатровыми шапками внутри: никто ее даже и не заметил. Никто, кроме Софьи. Та, приотстав, резко, в своей шубке приталенной, приблизилась к автомобилю.

«Что это вы тут ездите за нашим руководством? Кто уполномочил?»

Из «Волги» высунулся округлый квадрат физиономии: «А ну, катись, девка, отсюда, а то увезем!» Двое других буравили зенками, запоминали, должно быть, словесный портрет. Софья, решив все-таки поставить точку в свою пользу, притопнула сапожком и пригрозила «нашей дубненской» милицией. После этого, получив от ищеек словечко «сука», побежала догонять физиков, шедших толпой вокруг Антона. Тот уже с беспокойством оглядывался, где же она, Теофилова Софья, и увидев, что подбежала, радостно вздохнул. И она с радостью решила: я должна его постоянно спасать, защищать, окружать заботой, иначе он пропадет: подумала она раз и навсегда. Разрумянившаяся на морозе толпишка вошла в отель и сразу направилась к бару. Пить там было нечего, кроме кубинского рома, да и тот предписано было употреблять только как ингредиент для какого-то абракадабристого коктейля «Остров свободы». Но сошло и это. Даже «Остров» сошел. Развеселились окончательно. Антоша подгреб поближе к Софке и объявил во всеуслышание, что собирается написать большую поэму «Фоска». Это что такая за Фоска, зашумел народ, это на музыку Пуччини, что ли?

«Нет! На мою собственную музыку! — заявил поэт. — Вот, слушайте!» И загудел губами и носом что-то совершенно несусветное, которое он еще усугублял самоотбиваемыми ритмами, а то и новозеландскими танцами, большим знатоком которых он себя полагал.