Имеются и другие кружки. На свечи. Но тут уже все куда проще, около них никаких галантных ангелов. Зыбкие огоньки свечей, что трепещут у ног Пресвятой Девы, как раз и являют собой благодарность за доброхотные даяния. Есть также кружка и у святого Антония Падуанского. Однако он не выражает благодарности за пожертвованные оболы ни пламенем свечек, ни каким-нибудь другим образом. Святой в грубой монашеской рясе весь поглощен созерцанием Младенца Иисуса, которого он держит на вытянутых руках. Порывистость его движения дает импульс, побуждает к молитвам, которые прихожане тихо шепчут у его ног; этого вполне достаточно. Единственное украшение — несколько веточек вереска в керамическом стакане на его постаменте.
Перед статуей святого Антония стоит ребенок. Он что-то опускает в щель кружки. В полумраке притвора не сразу определишь — мальчик это или девочка. Волосы ребенка коротко стрижены и встопорщены, одет он неаккуратно, движения его чрезмерно резки. И тем не менее это девочка, из породы тех, что стремятся быть похожими на мальчишек.
Легенда
Нет, Люси всего-навсего из породы несчастных детей. И как это часто случается с несчастными детьми, Люси — злой ребенок. Но ее озлобленность не разменивается на мелочи — у нее широкий кругозор, и видит она далеко. Взгляд ее достигает границы зла, прозревает смертную грань и проникает даже в загробные пределы. Рана, что нанесена была ей три года назад, так до сих пор и не закрылась, не затянулась. Эта язва стыда и страха все время воспалена, все время горит. Ярость вытеснила стыд, ненависть вытеснила страх. Рана все заразила, все отравила, и тогда-то вырвался дух мщения.
Жажда мщения зрела в ней давно, сперва она скрытно проявлялась некой неопределенной болезненной дурнотой, но однажды перешла в сильнейшую злокачественную горячку. Это был сказочный день, день того самого августовского утра, когда брат свалился со стены — когда людоед был повержен собственным злодейством. С того дня дух мщения, живущий в Люси, не складывает оружия. Напротив, пагубный этот дух только и делает, что начищает и оттачивает его.
И оружие это проявило себя, да еще как блистательно! Это оно навсегда обездвижило людоеда после того, как он упал. И вот уже два месяца он лежнем лежит в постели. Мать ухаживает за ним, его холят и лелеют, его жалеют, без конца проводят всякие медицинские процедуры. Хотя этот негодяй не заслуживает таких забот. А что, если вдруг соединенными усилиями врачей, священников и колдунов его и впрямь исцелят? Нет, это было бы слишком несправедливо. Этот негодяй должен умереть, должен подохнуть, и как можно скорей! Люси уже назначила срок: до Рождества. И она уверена, что именно так и произойдет, время самое подходящее. Ведь приближается праздник мертвых, день поминовения усопших. Тетя Коломба, ставшая совсем беспомощной, готовится к торжественному выходу на кладбище. Она посетит могилу своего Альбера в кресле на колесах, которое будет толкать Лолотта По Праздникам. «Какая бы погода ни была!» — заявила героическая вдова. Тем не менее она поглядывает на небо, опасается дождей. Если в священный день усопших кладбищенские дорожки раскиснут, будут покрыты грязью, ее кресло на колесах увязнет.
Но Люси прогнозы погоды не очень-то интересуют; для нее главное — обеспечить полное объединение обеих погибших девочек и, более того, всех покойников доброй воли. Люси сражается на всех фронтах, пядь за пядью проводит контратаки против медицины, благочестивых молитв, белой магии, которые стакнулись, чтобы исцелить ее брата-убийцу, вернуть людоеду жизнь.
Вот почему она сейчас в церкви у подножия статуи святого Антония. Она пришла, чтобы обратиться к нему с мольбой о том, чтобы святой убил ее брата-людоеда. Давно прошли те времена, когда она опускала в щель кружки монетки, благочестивые картинки, плитки шоколада. Благостные представления, окружавшие ореолом смерть Анны Лизы Лимбур, развеялись. Безжалостный свет озарил мираж, и тот в один миг рассеялся. А источником этого холодного света был людоед. Радостные херувимчики и добрые ангелочки, что порхали вокруг памяти Анны Лизы, попадали на землю, как в конце лета падают мухи. Длинный сияющий стол, воздвигнутый в царстве Божием, за которым рыжая девочка восседала среди райских сотрапезников, опрокинут, белая скатерть разодрана. Младенец, которого держит на вытянутых руках святой Антоний, больше не несет ни утешения, ни тем паче прощения. Земной шар, который он держит, это бомба, ядро, чтобы разорвать сердце людоеда.
Все прежние представления Люси рухнули. Слащавые истории отца Жоашена наполнились горечью. Люси уже давно утратила воображение, уже больше двух лет, в течение которых она не смела поднять глаз, посмотреть людям в лицо. Она больше ничего не видит ни внутри себя, ни вовне. Ей все затмило тело людоеда, оно лишило ее возможности видеть, мечтать. Не сразу она научилась поднимать глаза, оказавшись наедине с обитателями болот, не сразу обрела новое зрение. Но теперь она совсем по-другому видит и окружающий мир, и то, что незримо.
Да, Анна Лиза и Ирен были званы за стол Господа. Но Господь этот свиреп, цвет его стола — цвет громов, а у ангелов, восседающих за этим столом, страшный взгляд и ужасные когти; у них крылья, как у гигантских бабочек, с огненными глазками, в руках же они держат мечи, подобные молниям. Херувимы больше не смеются, у них огромные жабьи глаза, гребнистые, как у тритонов, спины, и они шипят по-змеиному.
Стоя перед кружкой, Люси опускает в щелку свой обол. Ржавые гвозди, ежиные колючки, хвосты ящериц, осколки стекла, шипастые веточки терновника и ежевики. И бормочет сквозь стиснутые зубы воинственные молитвы. Она просит святого предстательствовать за нее и за двух девочек, лежащих в земле, гневно предстательствовать перед всемогущим Господом. Требует, чтобы свершилось правосудие, чтобы жизнь, ошибочно данная ее отвратительному брату, была отнята, и отнята немедленно. И чтобы он был навеки проклят и отправился гореть в ад. Она запрещает святому выслушивать молитвы, с которыми к нему могут обратиться ее мать, эта дура Лолотта или еще какая-нибудь святоша. Она предупреждает его, чтобы он не прислушивался к молитвам взрослых, потому что они глупцы, ничего не видят, а понимают еще меньше и в полном неведении бросают своих детей на съедение волкам, радушно принимают у себя людоедов-душителей. Слушать он должен только ее, ее одну, и исполнить ее молитвы. «Ты же знаешь, — говорит она святому Антонию, — на такой же веревке, какой ты подпоясываешься, из-за него повесилась Ирен. И ты что же, несмотря на это, хочешь позволить ему жить, чтобы он продолжал свои злодейства? Но если он выздоровеет, тогда повешусь я, и виноват будешь ты. Набрось же поскорей ему свою веревку на шею, как быку которого тащат на бойню, и утяни его в смерть, прямо в ад».
Так молится Люси святому Антонию, чтобы не дать осуществиться другим молитвам, на тот случай если кто-то вдруг попытается обратиться к нему. Но ей также нужно воспрепятствовать заботам, которыми окружен Фердинан. Вот почему она ежедневно под вечер прокрадывается к нему в комнату, покуда мама разнеживается на диване в гостиной. Пусть ее мучают сны на проклятом диване! Люси долго страдала на этом ужасном ложе, так что пусть и мамочка в свой черед помучается в страхе и беспокойстве.
