Глава 8
Рональд Шоу устал. К тому же ему досаждали неприятные боли в области желудка, он был убеждён, что у него по меньшей мере язва, если не рак. Он воображал себе, как будет лежать в гробу: хорошо поставлен свет, работают фотографы, из громкоговорителей несётся музыка Брамса. Затем эта картина наплывом переходила в похоронную процессию, двигающуюся по Беверли-Хиллз, за кортежем — рыдающие девицы с альбомами для автографов в руках…
Со слезами на глазах Шоу свернул в зелёный оазис Бэл-Эйр. Этот день на киностудии выдался неудачным. Новый режиссёр ему не нравился, и новая роль вызывала у него отвращение. В первый раз в жизни он снимался во второй роли — первую играла женщина. Он жалел, что не отказался от этой роли или, по крайней мере, не потребовал, чтобы её переписали, и что не ушёл из кино до своей смерти от переутомления или рака. От яркого солнца на душе становилось ещё противнее. Голова у него болела — уж не солнечный ли удар? Хорошо хоть дома было прохладно. Он вздохнул с облегчением, когда дворецкий отворил ему дверь.
— Неважный день, сэр? — дворецкий был само участие.
— Кошмарный.
Шоу забрал почту и направился к бассейну, где загорал Джордж.
Джордж был моряк из Висконсина со светлыми, практически белыми, волосами. Он жил у Шоу уже неделю. Ещё через неделю он снова уйдёт в море. И что тогда? — мрачно спрашивал себя Шоу.
— Привет, Ронни! — Джордж приподнялся на локте. — Как там дела на соляных копях?
— Дрянь, — Шоу присел рядом с бассейном. — Режиссёр бездарен, пархатый профессиональный жид.
Шоу в последнее время стал позволять себе антисемитские замечания, что скорее забавляло, чем огорчало тех, кто его знал.
— Да все они пархатые. И сюда уже добрались.
Джордж был счастливый молодой человек, который верил всему, что ему говорили. Шоу лениво потрепал его светлые волосы. Они познакомились в одном из голливудских баров. Шоу стал заглядывать в бары — опасное времяпрепровождение, но он скучал и не находил себе места, с ужасом понимая, что его время уходит. Его крашеные волосы стали почти седыми, а теперь ему и желудок стал досаждать. Жизнь подходила к концу, хотя ему не было ещё и сорока. Почему?
Он решил, что слишком многое ему пришлось перенести за эти годы. Он сгорел в кинематографе, к тому же был несчастлив в любви. А сколько раз его обманывали и предавали!
Джордж снова вытянулся на краю бассейна, а Шоу принялся просматривать почту. Он вскрыл письмо Джима. Почерк был незнакомый, и поначалу он решил, что оно от какой-нибудь поклонницы. Потом он увидел, что подписано оно довольно сухо: «Джим Уиллард».
Шоу был польщён, обрадован, насторожен. Если Джиму нужны деньги, то он их не получит. Это будет месть Шоу и хороший урок для Джима, который предпочёл настоящему человеку эгоиста-писаку. Шоу был немного разочарован, обнаружив, что это было просто дружеское послание. Джим писал, что сейчас он в госпитале, но уже здоров; он надеется, что его в скором времени демобилизуют, и он хотел бы снова увидеть Шоу.
Шоу был немного сбит с толку, но письмо было вполне в духе Джима. Джим всегда говорил без обиняков. Внезапно сексуальные воспоминания кольнули Шоу в сердце. Тут он увидел, что Джордж смотрит на него.
— Это что? — спросил он. — Письмо от поклонницы?
Шоу мечтательно улыбнулся:
— Нет. От одного парнишки, которого я когда-то знал. Его зовут Джим Уиллард, я показывал тебе его фотографию.
— Что с ним случилось?
— Он ушёл в армию, — бойко солгал Шоу, — он мне часто пишет, я думаю, он всё ещё влюблён в меня. Так он, по крайней мере, говорит. Но я к нему больше ничего не чувствую — забавно, не правда ли?
Джордж кивнул. На него это не произвело никакого впечатления. Шоу послал его в беседку за джином.
Вечернее солнце светило ему в лицо, мягкий ветерок, насыщенный ароматами цветов, ласково холодил его кожу, и все несчастья Шоу подёрнулись этакой дымкой, вовсе даже не лишённой приятности. Он был совсем один в этом мире. Осознание этого приводило его в ужас. Конечно, у него была мать в Балтиморе и несколько друзей на студии, были ещё миллионы, которые знали о его существовании и сочли бы за честь дружить с ним. И всё же, покорив целый мир, он был по-прежнему очень и очень одинок. Но тут ему подумалось, что в роли узника славы есть что-то величественное. Он придал своему взгляду задумчивое выражение. «Ах, какое расточительство, — подумал он о себе, — отдавать свою любовь тем, кто не умеет на неё ответить». Никто не может сравниться с ним по глубине чувств. Трагическая фигура, он сидел, глядя на закатное солнце, абсолютно довольный собой.
Появился Джордж с выпивкой.
— Вот, — он подал Шоу один из стаканов.
Шоу нарочито ласково поблагодарил его.
— С тобой всё в порядке, Ронни?
— Да, спасибо.
Джин был холодным. Он вдруг почувствовал резь в желудке. На мгновение его охватила паника, но потом он рыгнул, и боль прошла. Это были всего лишь газы.
Мистер Уиллард умирал, и миссис Уиллард желала только, чтобы это случилось поскорее. Видимо, скверный характер за долгие годы разрушил его печень и ослабил сердце. Доктора только и могли что заглушать боль большими дозами морфия. Миссис Уиллард поморщилась, войдя в комнату больного: в воздухе висел тяжёлый запах лекарств и смерти. Мистер Уиллард лежал на спине и шумно дышал, его лицо было жёлтым, отёчным, а когда-то брюзжащий рот ввалился. Глаза из-за морфия были похожи на матовое стекло.
— Это ты, Бесс? — голос его звучал хрипло.
— Я, дорогой. Как ты?
Она поправила подушки.
— Лучше. Доктор сказал, что мне лучше.
Предыдущим вечером врач сказал миссис Уиллард, что её муж вряд ли проживёт ещё неделю.
— Я знаю. Он мне сказал то же самое.
— Значит, я скоро встану на ноги.
Мистер Уиллард не желал признаваться себе, что умирает. Он спросил жену, как идут дела в суде.
— Всё замечательно, дорогой. Пока тебя нет, твою работу делает мистер Перкинс.
— Перкинс глуп как пень, — сказал мистер Уиллард.
— Я уверена, он очень старается. А потом, он ведь только замещает тебя.
Мистер Уиллард что-то буркнул и закрыл глаза. Жена бесстрастно смотрела на его высохшее жёлтое лицо, думая, куда мог подеваться его страховой полис. В доме она его не нашла, но в завещании, а оно хранилось в адвокатской конторе, всё будет сказано. Глаза мистера Уилларда были закрыты, и казалось, что он спит. Она вышла из комнаты.
В прихожей на полу лежало несколько писем. Она нагнулась, чтобы поднять их, и охнула. Чем старше она становилась, тем больше ей не нравилось нагибаться. Но она тут же забыла о боли — одно из писем было от Джима.
Она читала медленно. Джим находится в госпитале, и это тревожило её. Но далее он уверял, что уже поправился, и вскоре его демобилизуют. Он обещал навестить её как только уволится. Сердце её радостно забилось. Она задумалась о старшем сыне, спрашивая себя, что чувствует к нему после такой долгой разлуки, за время которой и было-то всего несколько писем. Ей не хотелось, чтобы он уезжал из дома. Она проплакала всю ночь, когда он уезжал, хотя и понимала, что он всё равно не смог бы жить под одной крышей с отцом.
