Мы шли рядом, даже не держась за руки, – он не предложил, а я не посмела его об этом просить. Очень трудно отрываться… когда почти срослось. Неправильное совмещение – как при переломе. Черт, что ж меня все время сносит на медицину? Не потому ли я сейчас ухожу от Макса, что мне действительно не о чем с ним поговорить после работы? Нет, неправда! Нам всегда было интересно друг с другом. Просто кончилось… исчезло какое-то волшебство. Вышел весь газ из бутылки с колой, и волшебные пузыри тоже не вылетают целой радужной стаей – потому что в баночке закончилась жидкость. А заменять ее шампунем от перхоти мы не будем.
– Ты еще будешь пускать пузыри с балкона, Макс, – пробормотала я, и он удивленно взглянул на меня:
– Мурзик, это как?..
– Ничего… Вспомнила, как мы с тобой купили детские мыльные пузыри и выдували их с балкона, а они летели… тогда еще ветер был сильный, и они улетали далеко… А мы смеялись, и так хорошо было…
– Не надо.
Я хотела его утешить – а сделала только больнее, поэтому больше ничего не говорила.
В метро он вежливо придержал передо мной дверь, а потом безучастно смотрел через стекло, как я на платформе жду поезда. Было уже поздно, и ждать пришлось долго. Я то и дело поворачивала голову в его сторону – и, если честно, мне очень хотелось, чтобы он ушел. Но он все стоял и стоял, и поэтому, когда причалил ночной, уставший и пустой состав, я вздохнула с облегчением.
Когда я приехала домой, Макс мне позвонил. В этом не было ничего удивительного – он всегда звонил и проверял, благополучно ли я добралась. По его голосу я поняла, что он невозможно, просто мертвецки пьян. Спрашивать про гопников я, конечно, не стала.
Дневник женщины, оставшейся неизвестной
– Наше правительство пенсию учредило – шесть тысяч гривен. Во как! Не какие-то бандерштатские хухры-мухры!
– Да не бреши ты как кобель на привязи! Не шесть тыщ, а только три.
– Да все равно больше, чем раньше было, в два раза!
– А чем твоя Лэнээр ее платить будет, а?
– Ох, и дурная ты баба! Ну, не пиндосскими баксами, конечно. Гривнями будут платить, сам слыхал.
– Оно бы лучше баксами, конешно! А насчет ума я тебе так скажу: сам ты дурной, как самогон на дихлофосе. Где оно, правительство твое сраное, деньги возьмет? У него чего, золотой запас есть? Или, может, пенсионный фонд? Ничего у него нету, не было и никогда не будет! А может, оно, чтоб пенсию платить, на танки посидает и банки грабить поедет? Учредить чего хошь можно: я вот в собственном дворе завтра хоть десять тыщ учрежу! Продам золотые зубы и за месяц выплачу. А дальше ни зубов не будет, ни чего ими жрать. Картошка – сбеситься можно – пятнадцать гривен кило! Молока не купишь, масла сливочного уже сто лет не видели, автобусы не ходят – бензина тоже нет! А они пенсии учреждают! Полгорода с кравчучками шатается туда-сюда пешком, а энти бегают, лентами перевязанные, как укушенные в одно место!
– Точно. Як у нас кажуть: за шматком кішки сім кілометрів пішки!
– Вы того… чего разбушевались, бабы? А ну потише! А то и сдать куда надо могу!
– Та вы уже усе посдавали! И совесть тоже!
Мы с Маруськой все же выбрались в Антрацит: не за сахаром и консервными крышками, а больше людей посмотреть да и себя показать. Поехали мы, воспользовавшись многообещающей оказией. Тот самый дальний Маруськин родственник, который передал ей гречку – троюродный брат, что ли, – вдруг оказался крупной шишкой в ополчении. Поэтому мы временно спрятали свои убеждения в карман и ради того самого «шматка кішки» согласились приехать «в гости». Приглашалась, собственно, одна Маська, ну а меня она взяла для компании и чтоб, по ее собственному признанию, было не так страшно.
Выехали мы еще засветло – потому как в три часа и у нас, и в Антраците жизнь уже замирает. Сначала мы с грехом пополам сели в автобус до Ровенек, а оттуда нас уже забрала казенная машина Маруськиного брата – страшного вида джип, простреленный местах в пяти и с прикрученной проволокой бампером. Однако сие средство передвижения быстро и с успехом протряслось по всем ухабам рокады между Ровеньками и Антрацитом и укатило, оставив нас, ошеломленных скоростью доставки и незабываемыми впечатлениями.
Сам прием по случаю дня рождения намечается вечером, а пока мы бродим по городу. Города с гулькин нос, достопримечательности нас смотреть не тянет, но деваться все равно некуда. Денег у нас практически нет, правда, я захватила с собой золотое обручальное колечко – но вынимать и показывать его кому попало просто страшно. Везде, тряся бутафорскими медалями и свалявшимися бородами, шатаются казаки атамана Козицина – большей частью пьяные и опухшие, напоминающие не то ряженых после святочной недели, не то массовку на малобюджетных съемках. Говорят, что казаки ищут каких-то «диверсантов», – куда уж тут колечко продавать!
Заворачиваем на рынок, где и наблюдаем сцену, описанную выше. Антрацитовцы, видимо, уже не стесняются в выражениях, да и казаки, тащащие все, что плохо лежит, порядком достали город. Говорят, казачий блокпост ополченцы ЛНР даже обстреляли из танков. Казачки чего-то не поделили с местным ополчением, и те, не на шутку разобидясь, подогнали тяжелую технику и показали атаману Козицину, кто тут в городе будет главный. Правда, казаки уже успели учредить и свою собственную республику – внутри республики. Одним словом, получилась матрешка в камуфляже. По этому поводу КНР, или Казачья народная, и тащит к себе уголь и металл – это в порядке, так сказать, государственном. А в личное время, которого у них навалом, казачки попросту мародерствуют. Маруськин родственник нас даже предупредил, чтобы в случае чего и на выстрел к ним не подходили. Мы уже насмотрелись на опухших существ в папахах из окон автобуса, когда они за время пути до Ровенек несколько раз перетряхивали скудный багаж едущих, неизвестно что там ища, так что даже желания познакомиться с ними поближе у нас не возникает.
– Гляди, гляди! – толкает меня Маруська в бок.
Я смотрю на прилавок – и ошалеваю. Рядками, аккуратно, разложены гранаты, с виду очень даже боевые, поблескивают патроны в ящиках, возле мордатого дядьки-продавца стоят калаши и еще что-то, с виду очень неприятное – толстая зеленая труба, от одного взгляда на которую почему-то мурашки бегут по коже. Осторожно, как будто дядька сейчас начнет в нас палить, подходим и интересуемся:
– Это что… продается?
Дядьку, видимо, уже забодали такие вопросы, но Маруська так трогательно прижимает ручки к груди, что он оттаивает:
– Та вы сами откуда? Чего у вас, и базара нету?
– Есть. Но там такого не продают.
– Эх, провинция! – смеется мордатый. – Небось у вас и не стреляют?
– Стреляют…
Маруська смелеет, подходит вплотную и просит подержать гранату. Берет ее в руки и тихонько повизгивает. Дядька млеет. Глаза у Маруськи загораются, и она предлагает:
– Давай Сереге на день рождения купим?!
