Аня
– Не оборачивайся. Я знаю, какого цвета у тебя глаза. Они черные. А волосы раньше были короткими. Я помню. Но теперь они отросли.
– Ты? Ты?!
Он лежал на боку и улыбался. И я тоже смотрела на него – я все-таки обернулась. У него была самая лучшая улыбка на свете. И серые глаза. Я смотрела – и больше ничего сказать не могла. Наверное, я и так слишком много сказала сегодня ночью…
– Я ужасно хочу тебя обнять, – смущенно сказал он. – Можно?
– Можно…
Оказывается, этой ночью я выплакала еще не все слезы. Он осторожно целовал мои глаза, а обняла я его сама. Его руки пока слушались плохо.
– Аня… – пробовал он мое имя слишком долго молчавшими губами. – Мурзик… Ты самая красивая. Ты это знаешь?
– Молчи, ради бога… я прошу тебя – не разговаривай много!
От счастья я и плакала, и смеялась одновременно.
– Нет уж… сто лет не разговаривал! Это дождь идет или лето кончилось?
– Сегодня двадцатое октября, – сказала я тихо. – Лето давно кончилось. И дождь.
– О!..
Он выглядел потрясенным. Несколько месяцев напрочь испарились из его жизни.
– И все равно – сегодня самый лучший день на свете! – поспешила сказать я.
– Наверное.
Мне хотелось многих вещей разом: остаться здесь, с ним, и сидеть, прижавшись, не выпуская его пальцев из своих; побежать в дежурку и позвать оттуда заведующего; перебудить, несмотря на ранее утро, все отделение; позвонить домой… Максу… Олегу…
– Я… нужно позвать доктора.
– Ты сама доктор. Самый лучший доктор. Я знаю!
– Ты… ты не понимаешь. Они… – Я запнулась. Как сказать ему, что сегодня, именно сегодня, его собирались отключить? Или… он сам это знал? Как знал то, что меня зовут Аня и какие у меня раньше были волосы… И как называется то, что произошло этой ночью? Чудо? Усилие воли? Или организм наконец справился сам?
– Посиди со мной. Я не хочу тебя никуда отпускать.
– Ты не понимаешь… Может быть, тебе срочно нужны какие-нибудь процедуры! – выпалила я.
– Только не бегай по отделению в таком виде, – жалобно попросил он. – В конце концов, я ревную!
Я оглядела себя и покраснела: халат был накинут прямо на голое тело. Его глаза стали лукавыми.
– Как порядочный мужчина, теперь я просто обязан на тебе жениться! И еще: меня зовут Егор Греков. – Он внезапно помрачнел и добавил: – Я россиянин. Не украинец. Я так понимаю, это военный госпиталь? Так что, наверное, зови сюда вашего главного.
Егор
Я рассказал ей все – от начала и до конца. Начиная с мамы и Юльки. С самой первой глупости. И не важно, что никакой Юльки для меня давно не существовало, – ОНА должна была знать все. О том, что я стрелял… и не имело никакого значения то, что я, похоже, никого не убил. Я БЫЛ там. Я ХОТЕЛ убивать.
– Егор, не надо. Ты просто попался на крючок пропаганды!
– Нет, ты слушай. У меня не было мозгов, понимаешь? СВОИХ мозгов. А еще я похитил человека, – сказал я тихо, ожидая бури негодования, но она только кивнула:
– Я знаю. Он был здесь. Андрей Жук.
– Как?!
– Мы нашли его. По тому телефону, который был у тебя в кармане. Он спас тебе жизнь… мобильник Жука. Осколок застрял в нем. Иначе тебя бы уже не было.
– Они… они сказали, что он фашист. А его брат был в нацгвардии. Для меня тогда это звучало так, как будто они живьем ели младенцев…
– Не нужно оправдываться. Это все уже в прошлом.
– Нет. Никогда себе этого не прощу. Без прошлого нет никакого будущего. И я… не имею права… ни на что. И на тебя в том числе.
Сейчас я не врал. Мои слова не были позой. Я не хотел разжалобить ее, или выпросить прощение, или привязать ее к себе еще больше. Я любил ее всем сердцем, но… любовь не может быть оправданием. Ничему.
– Ты никого не убил, – сказала она твердо. – И… Жук не выдвигает никаких обвинений. Он еще сказал: «Обращайтесь, если понадобится что. По сути дела, этот парень спас мне жизнь». Это его собственные слова, я ничего не преувеличила!
Я отвернулся, глотая слезы. Тот, пытки которого я сам, своими руками записывал на камеру, поступил со мной более чем великодушно…
– Нужно отпустить прошлое, – тихо сказала Аня. – Егор, я прошу тебя… ОТПУСТИ его.
Отпустить прошлое? Может быть, она, моя любимая, и права. Возможно, я смогу это сделать. Ради нашего с ней будущего. Но сейчас… как забыть разбитые обстрелом многоэтажки, погибшего нелепой смертью Василия, несчастную в Донецке, примотанную скотчем к столбу? Девочку с косичками, в которые были вплетены желто-голубые ленты? Мертвую женщину-фельдшера, которая ехала спасать чью-то жизнь? Перемирие, в которое МЫ стреляли? Нет, теперь уже не мы. Я никогда больше не буду с НИМИ. И никогда не вернусь… ТУДА.
– Билет в один конец…
– Что?
– Ничего… это я так, – пробормотал я. – Аня, когда меня привезли, у меня ничего… не было?
– Ты об этом? – Она достала из шкафа потрепанный розовый рюкзачок с веселой рыбкой Немо, куклу с обкромсанными волосами и отпиленной культей и толстую общую тетрадь.
Значит, мне ничего не приснилось. Это все было – и бесконечный путь по полям, и рюкзак, спасший жизнь мне и тому, которого я нес… «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» Нет. Теперь уж не брошу. Никогда. Я смотрю на ту, которая так упорно тянула меня сюда, на сторону жизни, на ту, которую люблю больше всего на свете, – и понимаю, что это тоже навсегда. И что дальше мы будем только вместе. Чего бы мне это не стоило.
Аня
Неделю назад приехала та самая потрясающая художница Варя и привезла с собой маму Егора. Испуганную. Удивленную. Безумно счастливую. Я так долго ждала этого дня – дня, когда они наконец встретятся, – и одновременно боялась. Вдруг она все-таки уговорит его ехать домой? Однако – хорошо или плохо это для Егора – так не случилось. Он считает, что его дом теперь здесь, у нас.
Мы знаем – впереди много трудностей: гражданство, наша свадьба (я его отговариваю – какие свадьбы во время войны? – но Егор настаивает, и мне, черт возьми, это приятно!), постоянная работа для него… После комы у него вдруг появились необычайные способности к языкам, к рисованию. Украинский он освоил играючи еще в госпитале и утверждает, что этот язык всегда был у него где-то внутри. Сейчас он учит одновременно английский, французский и итальянский – и у него получается! А еще у нас в комнате висит написанный им портрет – я с короткими, взъерошенными волосами. Я снова постриглась, но не это главное – он нарисовал его до того, как я снова остригла волосы, ПО ПАМЯТИ! Говорит, именно такой он увидел меня, когда я бежала по коридору рядом с его каталкой, – и это не похоже на выдумку, ведь даже мы, медики, не знаем о человеке всего. И еще: Егор много пишет в сетях. Реакция с ТОЙ стороны пока неоднозначная, но он не сдается – и говорит, что люди должны знать правду об этой войне. У него уже появились друзья – и мои, и его собственные, – потому что он теперь волонтер. Волонтерит не в госпитале, как я когда-то, Егор помогает беженцам с детьми. Говорит, что им, потерявшим свой дом, сейчас тяжелее всего. Я знаю: он надеется найти ту самую маленькую девочку, маме которой принадлежит дневник. И тетрадь, и пупса, из ноги которого мы исхитрились-таки, не ломая эту и так искалеченную кукольную конечность, достать ужасно помятый паспорт Егора, и старенький рюкзачок с рыбкой Немо он постоянно носит с собой: знает, что они – женщина с маленькой девочкой – могут встретиться на его пути в любой момент. Мы оба верим, что они не погибли там, на дороге, где Егор наткнулся на их вещи. Они где-то рядом, и мы найдем их! Обязательно найдем – ведь чудеса в нашей жизни случаются и сегодня. Нужно только очень любить. И ждать. И надеяться. И, конечно же, ВЕРИТЬ.
