Лад неожиданно схватил Эвбулида за руку и уже не сводил глаз с его чуть видимого в полутьме лица.
— Еще быстрей понеслись тогда кони, почуяв свободу, — продолжал Эвбулид. — То взвиваются они к самым звездам, то, опустившись, несутся почти над самой землей. Сестра Гелиоса, богиня луны Селена, с изумлением глядит, как мчатся кони ее брата без дороги, никем не управляемые, по небу. Пламя от близко опустившейся колесницы охватывает землю. Гибнут большие, богатые города, гибнут целые народы. Горят горы, покрытые лесом: двуглавый Парнас, Ида, Пелион, Кавказ. Дым заволакивает все вокруг, не видит в нем Фаэтон, где он едет. Вода в реках и ручьях закипает. Нимфы плачут и прячутся в ужасе в глубоких гротах. От жара трескается земля, и луч солнца проникает в мрачное царство Аида. Моря начинают пересыхать, и страждут от зноя морские божества. Тогда поднялась великая богиня Гея — Земля и громко воскликнула:
«О, величайший из богов, Зевс–громовержец! Неужели должна я погибнуть, неужели должно погибнуть царство твоего брата Посейдона, неужели должно погибнуть все живое?! Смотри, Атлас едва уже выдерживает тяжесть неба. Ведь небо и дворцы богов могут рухнуть. Неужели все вернется в первобытный Хаос? О, спаси от огня то, что еще осталось!» Услышал Зевс мольбу богини Геи, взмахнул рукой, бросил свою сверкающую молнию и поразил ею колесницу. Кони Гелиоса разбежались в разные стороны. По всему небу до сих пор разбросаны осколки колесницы и упряжь коней Гелиоса.
— Да–да, — прошептал Лад, — на моей родине они тоже хорошо видны по ночам, только до сих пор мы называли их Млечным путем…
— Фаэтон же, — не слушая сколота, вздохнул Эвбулид, — с горящими на голове кудрями пронесся по воздуху, подобно падающей звезде, и упал в волны реки Эридана, вдали от своей родины. В глубокой скорби отец его, Гелиос, закрыл свой лик и целый день не появлялся на голубом небе. Только огонь пожара освещал землю…
Лад снял свою ладонь с руки Эвбулида, шумно вздохнул.
Грек взглянул на него и удивился детскому выражению на лице сколота. Тонкий луч закатного света, пробившийся сквозь щель в двери, сверкнул на его щеке раз, другой, и Эвбулид понял, что сколот плачет.
—Лад, — успокаивающе сказал он, — не надо. Это было давно, очень давно. И к тому же все это сильно приукрасили наши поэты!
—Но ведь было! — дрогнувшим голосом возразил сколот и ударил кулаком по полу. — Эх–х, и почему он не смог удержать вожжи!
—Вот сколько знаю тебя, — с удивлением покачал головой Эвбулид, — столько и удивляюсь. Ты такой разный: то готов убить, зверь, настоящий зверь, а то испуганный и кроткий…
—Я?!
— Вспомни Домицию, — вместо ответа улыбнулся Эвбулид. — То доверчивый и плачущий, как дитя, а то и коварный и хитрый, как сотня Гермесов! Как ты чуть было не провел вчера Филагра!..
— Поживи рядом со скифами — и не такому научишься! — проворчал Лад. — Иной раз идешь к ним на пир и не ведаешь, вернешься назад или твоя голова останется у них, и они сделают из нее чашу.
— Чашу? — переспросил грек с тем же удивлением, что звучало в словах сколота, когда речь шла о стихах.
— Из которой пьют вино! — пояснил Лад.
— Я читал об этом у нашего историка Геродота. Но думал, это очередная его выдумка. А это – правда?!
— Конечно! У скифов есть обычай головы убитых врагов приносить своему царю. А так как они воюют со всеми, с кем не лень, особенно с родственниками, то погибнуть можно не только в поле, но и на пиру, в гостях.
— Зачем же ты ходишь тогда к ним?
— Не ходишь, а ездишь, — поправил Лад. — До них от моей тверди — несколько конных переходов. А езжу потому, что нельзя отказываться от приглашения кровных родственников.
— Родственников?!
— Ну да. Мой дед по матери — скиф, да и всяких дядей с племянниками у меня там хватает.
— Так какого же ты тогда племени? — воскликнул Эвбулид.
Лад улыбнулся.
— Одни зовут нас сколотами, другие — неврами, третьи — венедами… На самом же деле, мы… — он произнес незнакомое Эвбулиду короткое, но певучее слово на родном языке и добавил: — Хотя, по правде сказать, мы родственники и тем, и другим, и третьим, и нас немудрено спутать.
—Но, надеюсь, там у себя вы не пьете вино из голов убитых врагов?! — уточнил Эвбулид.
—Нет, конечно, хотя мне не раз приходилось видеть это у скифов и даже пробовать их вино из таких чаш. Их делают очень просто, — охотно принялся объяснять Лад. — Победитель делает круговой надрез около ушей, берет голову в руки и вытряхивает ее из кожи. Потом очищает бычьим ребром от мяса эту кожу, разминает и пользуется ею как полотенцем.
—Лад! — с ужасом воскликнул грек.
—А потом скиф отпиливает всю часть черепа до бровей, — невозмутимо продолжал сколот, не понимая причину возмущения друга, — обтягивает снаружи бычьей кожей или золотом, если богат, и пользуется им как чашей.
—Лад, помилосердствуй!.. — простонал Эвбулид, борясь с подступившей к горлу тошнотой.
—Хочешь вина? — по–своему, понял грека сколот и вздохнул: — Я тоже не прочь бы выпить. Представляешь, когда приходишь в гости к такому скифу, он наливает тебе полную чашу и объясняет, из черепа какого врага она сделана и как геройски он его победил. Раз же в году старейшина замешивает целый чан вина, и из него пьют только те скифы, которые имеют такие чаши. А которые не имеют, сидят в сторонке и смотрят на них. Те же, кому удалось убить много врагов, пьют из обеих чаш разом. Нам бы сейчас по две чаши, а, Эвбулид, что молчишь? Рассказать еще про скифов? Или про сарматов? О–о, они еще кровожаднее моих родственников!
— Не надо про скифов… — выдавил из себя Эвбулид. — Расскажи лучше о своей родине. Не понимаю теперь, почему ты так стремишься туда.
— Потому, что надо ее видеть! — воскликнул Лад. — Это столько лесов, столько полей, что и слов–то не хватит. Мы ведь не то, что вы, мы — немногословное племя. Это у вас я научился долго говорить. Приеду домой, глядишь, еще и не поймут меня… А реки… какие у нас реки! И у каждой поселок, который мы называет «весь».
— Дома–то маленькие или большие, как у нас в Афинах?
— А у нас их вообще нет! — улыбнулся Лад. — Мы живем в землянках.
— Где? — не понял Эвбулид.
— Ну — в таких вырытых в земле и обложенных сверху бревнами и мхом норах.
— Как же вы в них живете?
— Так и живем… Удим рыбу в реках, в лесах ловим диких зверей, силками из волоса — зайцев, ходим с рогатиной на медведя. А главное — сеем жито. Без хлеба нам никак нельзя. Потому и домашний очаг считается у нас священным, как у тебя в Афинах храмы, а огню мы молимся под овином, в котором сушим зерно. Еще священными для нас всегда бывают гости или, как вы говорите, путешественники. Мы встречаем их лаской, с радостью угощаем и сдаем друг другу на руки. Тому, кто не уберег гостя от беды, мы мстим, как если бы он оскорбил нас самих.
