— Минут пять назад, — угрюмо пробурчала Алена.
— Чем ты недовольна?
— Мама, зачем ты унижаешься? Я бы никогда не стала плакать перед мужчиной, который меня бросил.
— Аленушка, какой ты еще ребенок…
— Не разговаривай таким тоном! — крикнула Алена. — Я не маленькая! Я все понимаю. У них будет ребенок? Да?
— Да.
— Я так и знала, — упавшим голосом произнесла Алена и села на стул. — Я его ненавижу.
— За что? За то, что у тебя появится брат или сестра?
— Не нужны мне братья от нее! Поняла?
— Но…
— Не хочу! Пусть только попробует привести сюда кого-нибудь!
Она тоже зарыдала, но ее слезы были другими. В них были обида, протест, ревность, в то время как слезы Ирины выражали рухнувшую надежду, сожаление об утрате, окончательной утрате прошлой жизни, как оказалось, такой ясной и счастливой.
Ближе к весне позвонила Эльвира. Так вышло, что они перестали общаться после пансионата. «Наши отношения переживают временный кризис, — объясняла самой себе Ирина. — Рано или поздно все утрясется и войдет в норму». Но истинную причину охлаждения она вдруг выложила подруге в первые же минуты их телефонного разговора.
— Привет, подруга! Как жизнь молодая? — бодро начала Эльвира.
— Бьет.
— По голове?
— Куда попало. А у тебя?
— Туда же. А ты что же, обиделась на меня? Объясни хоть причину-то.
— Не болтай! Хотя… Что нам друг от друга скрывать? Могу и объяснить. Мне не по душе, как ты влияешь на мою дочь.
— Опсики! Ни хрена заявочки. Выходит, я развращаю твою дочь?
— Ну, я бы не стала так формулировать, но что-то в этом роде как раз и было в пансионате.
— Ну-ка, ну-ка! Интересно. Продолжай. Что означает твоя фраза «что-то в этом роде»?
— Эля, ты только выслушай спокойно, ладно? А то у тебя уже голос звенит…
— А у тебя бы не звенел после таких обвинений? Чуть ли не в сутенерши меня определила…
— Эля! Извини, если нечаянно обидела. Я не это имела в виду…
— Ты про случай в торговом центре? Но если бы он не вмешался, не подмазал эту Нину, то никакой бы кофточки нам не видать как собственных ушей. Так и ушли бы оплеванные этой хамкой.
— Ну, допустим. Но зачем ты его поддержала, когда он вещи начал дарить?
— А что я, по-твоему, должна была делать? Стать в позу оскорбленной невинности и прочитать мораль? Не забывай, что он наш с Невревым начальник.
— С тобой все ясно. О себе ты не забываешь…
— Ира, ведь я от всей души хотела помочь вам с Аленкой, как ты не понимаешь?
— Да понимаю я. Это тебе меня не понять. У тебя нет взрослой дочери.
— Зато есть взрослый сын, который такое откалывает в последнее время, что я по ночам перестала спать.
— Да? А что случилось?
— Представляешь, влюбился в одиннадцатиклассницу!
— Ну и что?
— Как это «что»? Он в девятом, она в одиннадцатом.
— Подумаешь, два года разницы…
— Это в нашем возрасте такая разница — пустяк, а в их — это очень серьезно. У нее уже наверняка опыт в любовных делах, а у него она первая…
— Ох, Элька! Мои опасения за нравственность дочери тебе, значит, до лампочки, а со своим сыночком носишься как с писаной торбой. Да ничего страшного в этом нет. Все мы в школе влюблялись в кого-нибудь. Ты сама рассказывала, как втрескалась в молодого практиканта — учителя физики. Даже записки ему писала.
— Господи, в те времена в школе не было секса…
— Не было? Если хочешь знать, в нашей школе одна родила в десятом классе. И это не единичный случай.
— Ну хорошо. Постараюсь не комплексовать. Но и ты выкинь из головы всякие мыслишки насчет моего тлетворного влияния. Для меня Аленка — как дочь. Ведь я ее с пеленок знаю и люблю.
— Ладно. Верю.
Они помолчали.
— Слушай, заморочила ты меня, увела в другую степь, — после паузы затараторила Эльвира. — Я ведь что звоню-то. У нас такие новости — полный отпад! Вот ты на Дубца тянешь — такой он да разэтакий, а не знаешь, какая трагедия на него свалилась!
— Да? А что случилось? — спросила Ирина, чувствуя озноб по всему телу.
— Он уже второй месяц с обширным инфарктом лежит…
— Второй месяц?!
— Ну да. А женушка-то его благоверная что выкинула, ты даже не представляешь! Оформила развод, разделила имущество и укатила с его охранником в Америку. Во как! Да еще, говорят, заявилась к нему в больницу и целую речь толкнула типа «я всю жизнь терпела твое блядство, но теперь настала моя очередь».
— А кто за ним ухаживает?
— Сиделки. У богатых людей это не проблема. Сын, кстати, тоже за границей живет. Приезжал, правда, к отцу, но ненадолго.
— А у нас тоже новости, — бесцветным голосом проговорила Ирина. — У Аленки скоро будет братик или сестренка.
— Что?! И кто же счастливый папаша?
— Как «кто»? — не поняла Ирина. — Анатолий.
— Фу ты, черт! Я ведь на тебя подумала! Значит, она окончательно его к себе привязала? Что ж… Все мы, бабы, одинаковые. А почему ты об этом сообщила таким загробным голосом? Тебя это напрягает?
— В первый момент я рыдала. А теперь осталась тупая боль, но она постепенно ослабевает. Ничего, скоро пройдет.
— Ох, Ируня, Ируня ты моя, — голос Эльвиры дрогнул. После небольшой паузы она продолжила: — Ничего, мое солнышко, и на нашей улице будет праздник. Я в этом уверена. Вот увидишь!
— Вы передайте этот пакет и скажите, что там записка, хорошо? А я здесь посижу, может, он что-нибудь ответит, — попросила Ирина женщину в окошке для передач.
— Передать-то я передам, — равнодушно ответила та, принимая пакет, — но написать он навряд ли сможет. Тяжелый он.
— Нет, не написать, а устно. Я подожду.
— Ждите, — не глядя на Ирину, бросила женщина.
Ирина отошла от окошка и села на диван возле стены. Клиника была платной, о чем говорила вся обстановка просторного вестибюля: евроремонт, кожаные диваны, множество цветов в горшках на стильных подставках. Напротив сидела молодая пара, и Ирина исподтишка наблюдала за ней. Он был в спортивном костюме, очевидно, лечился здесь, а она, нарядная, цветущая, пришла к нему на свидание. Сплетя пальцы рук, молодые неотрывно смотрели друг на друга, как будто хотели навсегда запомнить каждую черточку, каждую точку на лицах друг друга. Девушка что-то говорила нежным, грудным голосом, а он кивал и улыбался, но видно было, что слова для него не имели никакого значения — его слух жадно ловил звук ее голоса, а глаза неотрывно следили за движением любимых губ.
