Даниел склонился, нежно лаская и целуя шелковистую белую кожу. И Гвендолин чувствовала, как волны восхитительной дрожи пробегают по ее телу.
Страстное, неудержимое, неистовое желание вдруг зародилось в ней, необоримое желание откинуться назад, обнять его голову, прижать к своей груди, пока… Казалось, каждая клеточка ее кожи начала источать обжигающий жар, и сдавленное рыдание вырвалось из ее горла.
Хотя она и пыталась справиться со своими инстинктами, не поддаваться им, но Даниел, похоже, почувствовал ее желание, и его губы немедленно обхватили сначала один напрягшийся сосок, затем другой. Он осторожно, а потом все смелее и настойчивее целовал их, пока не почувствовал, как наслаждение охватывает все ее тело. Потрясение от нахлынувших невероятных ощущений было так велико, что Гвендолин вскрикнула.
Это был резкий, удививший ее саму звук, и Гвендолин почувствовала, как тело ее выгибается дугой, словно она приносит себя в жертву согласно еще неведомому ей, но неизъяснимо сладостному языческому обряду.
— Ты прекрасна, как ты прекрасна! — услышала она возглас Даниела. Это прозвучало как хвалебный гимн, словно он хотел воспеть в стихах ее тело.
Гвендолин показалось, что вокруг них заплескались волны теплого, возбуждающе чувственного моря, медленно, но неуклонно несущие их к блаженному освобождению. Когда ее страстное желание ответить ему с такой же нежностью захватило ее всю, она расстегнула его рубашку.
Даниел застонал, когда она прижалась губами к его мускулистой груди, очарованная гладкой кожей и гулким стуком его сердца. Ей хотелось знать, будет ли его плоть отзываться на ее ласку, и она замерла, зачарованная и потрясенная, почувствовав, что так оно и есть.
В двадцать один год такое неистовство страсти испугало ее, но сейчас ей уже много больше и она вовсе не напугана…
— Еще немного, и пути назад уже не будет, ты ведь понимаешь это? — охрипшим от возбуждения голосом предупредил ее Даниел, когда Гвендолин потянулась к ремню на его брюках.
Он поднялся, разделся сам, швырнул одежду на кресло и несколько мгновений серьезно смотрел на нее. Затем протянул к ней руки, и Гвендолин поняла, что он просит ее сделать выбор: готова ли она добровольно приблизиться к нему или предпочитает отшатнуться.
Даниел стоял всего в нескольких шагах от нее, но, когда Гвендолин поднялась с дивана и неуверенным шагом направилась к нему, ей показалось, что это самый длинный и сложный путь из всех, что выпадал ей в жизни.
Едва она приблизилась, как его руки сомкнулись вокруг нее, и Гвендолин испытала облегчение оттого, что нашла в себе смелость подойти к нему, что почувствовала себя в полной безопасности в его объятиях. К этому облегчению непостижимым образом примешивалась мысль о том, что, если даже их соединит всего на краткий миг, она уже никогда и ни за что не пожалеет о своем решении. Его страсть такая чистая, искренняя, честная, по-своему невинная… и горячая, что трудно заподозрить притворство или обман.
После этой ночи она уже не будет страдать от чувства вины… Ее станет согревать сама мысль о том, что она была ему желанна и что это желание было настолько сильным, что освятило их близость… по крайней мере, для нее.
Даниел обнимал ее, осторожно освобождая от одежды. И вскоре они стояли обнаженные, согревая друг друга жаром своих тел. В этот момент Гвендолин испытала такой прилив наслаждения, что буквально содрогнулась под его порывом, инстинктивно поднимая голову и приглашая Даниела поцеловать ее. Губы приоткрылись, уступая напору его языка.
Повинуясь упоительным движениям мужских рук, она открывала в себе опьяняющую чувственность. И вот уже у них не осталось сил сдерживаться. Они опустились на пол, на подушки, которые Даниел предусмотрительно сбросил с дивана.
Когда он лег рядом, ее словно пронзил электрический разряд, и Гвендолин громко и нетерпеливо вскрикнула, заставив его забыть о всякой неторопливости.
Однако каждое движение его было настолько нежным, что она почувствовала, как ни с чем не сравнимое наслаждение заполняет ее, и прильнула к Даниелу, моля не останавливаться. Наконец и ее тело оказалось захвачено волшебным ритмом, и мир кругом, похоже, навсегда исчез…
Чувство освобождения, последовавшее за яростным, страстным восхождением к вершине блаженства, было столь неожиданным, что Гвендолин ощутила, как горячие слезы подступают к глазам.
Однако Даниел вовсе не удивился. Он поцеловал ее влажные щеки и веки, а потом кончик носа и губы Гвендолин внезапно почувствовала полное изнеможение, как душевное, так и физическое. Она поняла, что глаза ее закрываются и у нее не осталось больше сил сопротивляться сладостной дремоте.
Наблюдая за ней, Даниел осторожно отодвинулся. Сердце его было настолько переполнено нежностью, что он почувствовал, как у него самого защипало в глазах.
Все эти долгие годы она была уверена… Она думала, но так и не узнала, что… Он никогда не сможет простить себя за то, что причинил ей такую боль! Конечно, по-своему, по-мужски он не мог не испытывать удовлетворения, думая о том, что стал ее первым возлюбленным, понимая, что наслаждение от только что пережитой близости было ей незнакомо. Но оно было так естественно и так соответствовало его собственному желанию, что временами он опасался, что вот-вот потеряет контроль над собой и все испортит, напугав ее.
Даниел встал и медленно, осторожно взял ее на руки, отнес наверх и опустил на старомодную двуспальную кровать, занимающую большую часть спальни, а затем вернулся в гостиную, чтобы собрать их одежду и положить подушки обратно на диван. После этого он снова поднялся в спальню, поглощенный своими мыслями. Она отдалась ему, проявляя все признаки страсти и наслаждения, но не сказала, что любит его… пока не сказала.
Даниел и сам был удивлен быстротой, с которой влюбился в нее. Может быть, подсознательно, сам о том не догадываясь, он сразу же полюбил ее, и именно поэтому его с такой неудержимой силой влекло к ней. Теперь они стали любовниками, но он хотел от нее большего, чем физической близости, гораздо большего.
Даниел лег рядом с ней. И тут Гвендолин повернулась к нему, устраиваясь поудобнее, и на губах ее появилась таинственная улыбка, когда она протянула к нему руки. Он наклонил голову, целуя ее, и понял, что она вовсе не так крепко спит, как ему показалось. Гвендолин удовлетворенно вздохнула и еще крепче прижалась к нему…
Рано утром их любовь была совсем другой, искушенной и более взаимной. Теперь Гвендолин верила в себя как в женщину и наслаждалась своим желанием так, как никогда себе не могла представить.
Теперь она обнаружила, насколько неизъяснимо сладостно прикасаться к телу Даниела, дотрагиваться до него и руками, и губами, как прекрасно узнавать, что ее ласки возбуждают его.
Она быстро поняла, какое это наслаждение — сознавать свою власть над возлюбленным, когда одно лишь прикосновение ее пальцев возбуждает его так же, как и его ласки воспламеняют ее… Притрагиваясь языком к его соску, она дразнила его нежными, едва ощутимыми движениями, и Даниел умолял ее не мучить его.
