Она закрывает сумку и встает, готовая уйти. Ну что ж, нам пора. Банкир так и остается сидеть в прострации, уставившись в пустоту.
Когда они приезжают на ферму, Гортензия сидит в своем кресле-каталке посреди двора. Мюриэль и Ким с немного смущенным видом стоят по бокам.
Гортензия делает знак Симоне подойти поближе, голос у нее совсем слабый, она может только шептать.
– Я их видела.
– Это было красиво.
Симона вздыхает, целует ее в лоб и катит кресло к дому. Ким и Мюриэль помогают втащить его.
В тот же вечер, после ужина, когда все собрались на улице, на скамейке и стульях выпить кофе, она пришла и очень спокойно объявила, что Гортензия скоро покинет их, теперь это вопрос дней. Она сама ее предупредила. Журавли были тем знаком, которого она ждала. Она хотела отлететь с ними, вместе.
62
Соли не хватает, вот еще!
Людо присаживается на край постели, запускает палец под одеяло.
– Папа, ты спишь?
– Ммммм.
– Хочешь таблетку аспирина?
– Мммммнет.
– А что, сегодня у тебя голова не болит?
– Мммммкажется, нет…
– А-а-а.
– Где твой брат?
– Ты не помнишь? Он попросился к маме вчера вечером.
– Да, точно. Который час?
– Полдесятого.
– Черт! Почему ты меня не разбудил раньше?
– Я был слишком занят.
– Чем?
– Я сделал одну штуку.
– Какую штуку?
– Там, на кухне.
– Ох ты, надеюсь, ты там все не разнес…
– Я потом все убрал.
– Потом – это после чего?
– После того, как сделал.
– Да о чем ты говоришь, Людо?
– Иди сам посмотри.
– Ладно. Надеюсь, ты ничего не натворил.
Ролан влезает в халат и шлепанцы и тяжело спускается по лестнице. На полдороге принюхивается и поворачивается к Людо.
– Во всяком случае, эта твоя штука вкусно пахнет.
Людо выдавливает улыбку, он немного нервничает.
На кухне Ролан приподнимает полотенце и обнаруживает большой каравай хлеба, подрумяненный и хрустящий.
– Это ты испек?
– Да.
– Сам?
– Ну да.
– Поверить не могу…
– Хочешь попробовать?
– Ну еще бы!
Он отрезает два ломтя. Они вгрызаются одновременно.
– Скажи на милость, и хрустит, и мягкий, мякиш эластичный, достаточно воздушный, очень ароматный… Где ты мог этому научиться?
– У маминого приятеля, он булочник.
– А.
Ролан проглатывает пилюлю, делает вид, что подбирает крошку, упавшую на пол. Потом выпрямляется с легкой гримасой, рука прижата к левой стороне груди, лицо красное, и прочищает горло.
– Ладно, и все же у меня есть одно маленькое замечание. Если уж быть до конца честным, в нем не хватает соли. Видишь ли, Людо, это досадно, потому что хлеб таких ошибок не прощает.
Людо бегом поднимается к себе в комнату, бросается на кровать, накрывает голову подушкой, чтобы заглушить крик… жирный дурак! Немного успокоившись, он чувствует, что позади него кто-то есть, вытаскивает голову из-под подушки и резко оборачивается, готовый к отпору. Над ним склонился Ролан с растерянным видом, взлохмаченными волосами, вспухшими глазами и слабой глуповатой улыбкой. Он бормочет: Прости, Людо, твой хлеб замечательный. А я – просто жирный дурак, и к тому же я ревную. Это ужасно…
Помогая отцу подготовить кухню к обеденному наплыву, Людо объясняет ему, как он готовил. Прежде всего – закваска. Ничего сложного. Только вода и мука, оставляешь у печки, и когда появляются пузырьки, добавляешь понемногу муки и воды каждый день, чтобы оно росло. Его тесту уже две недели, он принес кусочек из дому, чтобы приготовить этот хлеб. И пока они с Мирей вчера занимались счетами, он пошел на кухню и все смешал: 80 граммов закваски, 400 граммов муки, 350 миллилитров теплой воды и полторы кофейные ложечки соли, как следует замесил и тихонько отнес тесто к себе в комнату, оставив его на всю ночь подниматься у батареи отопления. В семь часов он спустился, стараясь не шуметь, сбил тесто и дал ему подняться во второй раз, пока сам делал домашние задания. В девять часов он поставил его в печь. Вот, пап. Я хотел сделать тебе сюрприз.
Это вконец растрогало Ролана. И чтобы продемонстрировать свое восхищение, он съел полкаравая с сыром и вином. У него не пацан, а чудо.
63
Долгая ночь (Первая часть)
Шамала кругами ходит по кухне. Обычно это ее любимое место, здесь она спит, здесь тепло, здесь она получает свою порцию поглаживаний, а утром – еду. Но на данный момент еда ее не интересует, она совсем не голодна, и на поглаживания ей плевать. Она ищет спокойный уголок, где улечься, и все. А здесь слишком людно. Все время кто-то входит и выходит. И роются везде, и копошатся. Только ночью все спокойно. Да и то как сказать. Ведь есть еще Берта. И ее сны о бешеных погонях за странными животными. Она повизгивает от страха или скулит от возбуждения – в зависимости от того, кто ей попадется. Это действует на нервы. Особенно на нервы Мо-же. Но он-то вообще особый случай. Совсем недавно чуть глаза ей не выцарапал, прыгнув на голову и выпустив когти, так она вывела его из себя. Нервы у него всегда на взводе, реакции непредсказуемые, и к тому же он ревнив как тигр, этот котяра. Значит, кухня отпадает. Она отправляется на поиски, выходит в коридор, сворачивает направо, вот приоткрытая дверь, она заходит в комнату двух маленьких старых дам. Здесь мирно и тепло. Она падает на большой мешок с мотками разноцветной шерсти и на секунду проникается уверенностью, что нашла ровно то, что нужно. Но тут же спохватывается: что-то… она чувствует что-то… Вот. На кровати слева мелькнула тень, сопровождаемая очень легким порывом воздуха. Холодного. Может быть, это отлетела душа Гортензии. Шамала разворачивается и трусит прочь из комнаты.
В конце концов она решает устроиться за дровяной печкой у Кима и Мюриэль. Эта кухня куда спокойнее. Мо-же никогда не придет в голову искать ее здесь, да и Берта не сунется со своими дурацкими снами. Она ложится на бок, сердце начинает биться быстрее, она снова встает, крутится, не в силах найти удобную позу, живот ее твердеет, он как камень, зрачки расширены. Впервые в жизни ей так больно. Она в тревоге. Крошечные зверушки, которые до сих пор копошились у нее внутри, почти не двигаются, словно зажатые в тиски, и упираются ей в ребра. Боль не дает ей дышать. Она начинает урчать, чтобы усмирить страх.
