Как-то раз Джеси проснулся до полудня, и я решил отметить это событие просмотром фильма «Доктор Ноу» — первой картины о Джеймсе Бонде. Я попробовал объяснить сыну тот восторг, который вызвали фильмы о Бонде, впервые вышедшие на экраны в середине 1960-х годов. Они тогда казались на удивление цивилизованными, изысканными, но отнюдь не целомудренными. Когда зритель очень молод, кинокартины порой оказывают на него своеобразное действие — он воспринимает зрительные образы более непосредственно, чем взрослые. И относится к ним так, как в более зрелом возрасте уже относиться не может.
Когда я теперь хожу в кино, мне кажется, я обращаю внимание на массу разных вещей: на мужчину, который о чем-то говорит с женой через несколько рядов от меня; на кого-то, кто доел воздушную кукурузу, смял пакет и выбросил его в проход. Я слежу за тем, как отредактирован текст диалогов, подмечаю недостатки и ошибки посредственных актеров. Иногда, когда показывают сцену со многими статистами, я задаю себе вопрос о том, все ли они настоящие актеры, нравится ли им быть статистами или их гложет зависть к тем, кто играет ведущие роли? Так, в самом начале «Доктора Ноу» в сцене, происходящей в центре связи, играет молодая девушка. Она говорит там всего пару предложений, и больше я ни в одной роли ее никогда не видел. Я спрашиваю себя о том, что происходит потом со всеми этими статистами в массовках, участвующими в съемках приемов и балов, — как потом складывается их жизнь? Или они перестают сниматься и меняют профессию?
Такие вопросы, такие мысли отвлекают меня от фильма. В былые времена можно было рядом со мной стрелять из пистолета, но даже это не нарушило бы напряженного внимания, с которым я следил за разворачивавшимися передо мной на экране событиями. Я возвращаюсь к старым фильмам не просто, чтобы снова их посмотреть, а в надежде на то, что ко мне вернется то же чувство, с которым я смотрел их когда-то в первый раз. (Это касается не только кино, это относится ко всей моей жизни.)
Джеси поднялся на нетвердых ногах по ступеням крыльца. На дворе снова стоял ноябрь, еще несколько дней — и моему сыну исполнится восемнадцать лет. Как же так получается? У меня возникло такое ощущение, что мы празднуем его день рождения каждые четыре месяца, как будто время подгоняет меня большой метлой к могиле.
Я спросил Джеси, как прошел у него вечер. Да так, ничего особенного, все вроде бы в порядке. Заскочил к приятелю. Вот так. К какому приятелю? Пауза.
— К Дину.
— Что-то раньше ты мне ни про какого Дина не рассказывал.
— Просто кореш один.
Кореш? (Иногда, когда слышишь странные выражения, так и подмывает вызвать полицию.) Сын, очевидно, понял мое состояние по тому, как я на него посмотрел.
— И чем вы там у него занимались?
— Ничего особенного мы не делали. Так, телевизор смотрели. Скучновато было.
В его ответах звучала странная интонация, которая казалась помехой тому, чтобы высветить что-то лишнее на экране радара, чтобы не дать пришпилить на булавку бабочку разговора. По тротуару прошла женщина, лицо которой состарилось до времени.
— Ей бы волосы надо покрасить, — заметил Джеси.
— Мне кажется, с тобой сегодня что-то не то творится, — с тревогой сказал я. — Что ты пил вчера вечером?
— Пива немного.
— А что-нибудь покрепче?
— Да, слегка поддали.
— Что именно?
— Текилу.
— Похмелье после текилы тяжелое, — сочувственно произнеся.
— Это точно.
Мы снова некоторое время молчали. Странный день выдался, словно оцепеневший. Небо все белесое, точно доска обструганная.
— А наркотики в этот вечер текилы тоже присутствовали?
— Нет, — коротко ответил Джеси, как будто к нему это не имело никакого отношения, и добавил: — Да, и наркотики были.
— Какие наркотики, Джеси?
— Мне не хочется тебе врать, понимаешь?
— Понимаю.
Пауза. Нервы на пределе. Потом как удар наотмашь:
— Кокаин.
Женщина со старушечьим лицом прошла обратно, держа в руке небольшой пластиковый пакет с купленной едой.
— Я так себя мерзко чувствую, — признался Джеси. Несколько мгновений мне казалось, что он расплачется.
— Да, после кокаина часто себя чувствуешь отвратительно, — мягко сказал я и положил руку на его худое плечо.
Он быстро распрямился на стуле, как будто его имя выкликнули по списку.
— Да, вот именно. Я себя чувствую отвратительно.
— И где это происходило? У Дина?
— Его зовут не Дин. — Пауза. — Его зовут Чу-чу.
Что это еще за имя такое, черт побери?
— Чем же, интересно, этот Чу-чу себе на жизнь зарабатывает? — полюбопытствовал я.
— Он — белый рэпер.
— Неужели?
— Да. Точно.
— Он работает музыкантом?
— Не совсем.
— Он, значит, наркотой приторговывает?
Снова пауза. Уже распущенные было по домам войска снова встают в строй.
— Я зашел к нему вчера вечером. А у него всегда что-нибудь есть.
— И часто ты к нему так наведываешься?
Джеси устремил взор через окно на улицу.
— Ты бывал у этого Чу-чу раньше?
— Мне сейчас совсем не хочется говорить на эту тему, — сказал сын.
— Мне плевать, хочется тебе сейчас говорить на эту тему или нет. Ты заходил к этому Чу-чу раньше?
— Нет. Честно.
— А кокаином раньше баловался?
— Ну, не так.
— Не так?
— Нет.
Я перевел дыхание и спросил:
— Разве мы с тобой раньше об этом не говорили?
— О коксе?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — ответил я.
— Да, знаю.
— Что, если я тебя поймаю на наркоте, все наши договоренности отменяются. И плата за квартиру, и карманные деньги, со всем этим будет покончено. Ты помнишь об этом?
— Да.
— Или ты думаешь, я тогда с тобой шутки шутил?
— Нет, пап, но в одном ты не прав. Ты меня не поймал. Я сам тебе сказал об этом.
На это заявление я сразу не нашелся, что ответить. Через некоторое время я спросил:
— Ты звонил кому-нибудь?
Вопрос Джеси явно удивил.
— Откуда ты знаешь?
— Люди обычно так поступают, когда нанюхиваются кокаина. Они звонят по телефону. А потом всегда об этом жалеют. Кому ты звонил? Ты звонил Ребекке?
