Вот уже скоро прощаться мне с моими героями, пора, а я что-то все не решаюсь, наверное оттого, что привык, а прощаться всегда нелегко. Но… пора, друзья, пора, оттягивать нельзя более, иначе это может превратиться в неловкое топтание на вокзале у поезда, когда все слова уже сказаны и остается только помахать рукой, а поезд все не трогается и не трогается. Надо сделать прощание легким. Постараемся же.
Вскоре после описываемых событий я должен был ненадолго уехать из Москвы на работу в другой город. Это «ненадолго» растянулось на целых двадцать пять лет. Туда, где я жил, доходили разные слухи. Из них я узнал, что каждому из действующих лиц этой истории жизнь воздала, как это ни странно, по совести и по справедливости, а не так, как часто бывает в нашей стране: «от каждого – по способностям, каждому – по морде». Тихомиров стал все-таки режиссером, но снимает очень плохие фильмы, лучшее, что у него выходит, – это о лошадях; где есть конные эпизоды, там Тихомиров всегда «на коне». Но это и неудивительно, поскольку Володя всегда любил лошадей больше, чем людей, и где-то его можно даже понять. Но, так или иначе, конно-каскадерская юность обрела в его фильмах самое выразительное воплощение.
Все, что касается людей, получается у него значительно хуже. Когда на экране он пытается воссоздать хоть что-нибудь подобное тому, что он придумывал в свое время для Коки, у него почему-то не выходит, получается скучно и временами даже пошло. Недавно он по старой дружбе упрашивал сняться в его новой картине Антонину Ивановну Краснову, да, да – ту самую Тоню, когда-то наивную и влюбленную девочку, а теперь – Народную артистку России. Мало того, она теперь и депутат, и лауреат всего, что только есть в стране.
Она работает в очень хорошем и даже Академическом театре (это не всегда одно и то же, но в данном случае – совпадает, и Тоня, действительно, в хорошем театре – первая артистка, на нее специально покупают билеты, ее ждут после спектаклей десятки поклонников). Она много снимается в кино, и пригласить ее считают за честь лучшие наши кинорежиссеры; ее портреты – на обложках журналов, а многочисленные интервью ей даже надоели, потому что всюду спрашивают одно и то же, и ей уже неудобно повторяться; словом, она – народная любимица и по-прежнему – красавица, только слегка располнела, и взгляд стал чуть ироничнее, да губы – жестче. Бесчисленные комплименты и признания Тоня слушает с выражением лица, которое обескураживает и даже обижает собеседников, приводит их в замешательство на середине комплиментарной фразы: мол, давай-давай, говори-говори, так я тебе и поверила…
Эту ее странную реакцию даже отмечали в прессе не один раз; кто-то даже проницательно предположил, что, видимо, что-то было нехорошее в жизненном опыте артистки Красновой, что не позволяет ей развешивать уши, а искренность, наивность и непосредственность, да и то – в умеренных дозах, теперь – только экрану и сцене. Что же это было такое, что она теперь мало кому верит? Вы не знаете? Ну-ну, вы-то, как раз и знаете, мои друзья, добравшиеся аж до эпилога, но вы ведь никому, особенно желтой прессе, об этом не проболтаетесь, верно?
Тоня даже замуж вышла только через 3 года планомерной осады себя одним очень хорошим и надежным человеком, не артистом, избави бог, а доктором медицинских наук, когда все уже испытательные сроки прошли и места сомнениям не осталось. Зато теперь она – счастливая жена и мать. Впрочем, не знаю насчет счастья, но в ее семье есть и покой, и радость, и понимание. Тоня получила от судьбы компенсацию за моральный ущерб, причиненный ей в юности тщеславием Кости Корнеева и злодейской рукой Володи Тихомирова.
Поэтому нетрудно догадаться, что Тихомировские уговоры сниматься у него Тоня отвергла. Сначала по телефону, когда звонил ассистент, а потом и лично, когда Тихомиров в надежде все-таки уговорить минут тридцать топтался у театра после спектакля со своим сценарием в руках. Тоня вышла наконец, узнала его: бородка была все той же, глаза наглые и смешливые – все те же, и он напористо и сразу стал говорить ей про гениальный сценарий и гениальную роль, которую она конечно же гениально сыграет. Он все пытался расположиться в привычной для себя зоне юмора, а Тоня пристально смотрела на него, смотрела, и он стал постепенно скисать. И когда скис окончательно, Тоня сказала: «Не стоит, Володя. В одной картине я у тебя уже снялась, помнишь? Много лет назад. Это была моя первая роль, я ее здорово тогда сыграла, правда? Ты был, помню, доволен мною». Володя молчал, ему нечего было сказать, наглость и юмор тут уже не проходили, да и извиняться уже было слишком поздно.
– А первую хорошую роль, первый урок – вовек не забудешь, – продолжала Тоня, – слишком сильное, Володя, впечатление, боюсь его испортить. Так что, извини, но – нет! Это было десять лет назад…
Вика снялась у него в этой роли, бывшая Машина подруга, помните?.. Такие озорные повороты иногда жизнь делает, что просто диву даешься! Тихомиров ведь тогда еще обещал себе заняться Тоней, когда у нее все пройдет, но не вышло у него с Тоней ничего. А про Вику он само собой забыл, но, когда после Тониного отказа он сидел на Мосфильме у себя в кабинете и как раз обдумывал, кого из артисток попробовать, открылась дверь и на пороге встала красивая и стройная женщина, в которой трудно было узнать милую простушку Вику, курицу №2 из того самого детского спектакля. С Тоней она, тогда коротко познакомившись, отношений не прерывала, изредка они перезванивались, и Тоня не далее как вчера рассказала ей, как приезжал со сценарием Тихомиров и как уехал ни с чем. Более того, она посоветовала Вике позвонить Тихомирову и попытаться. И Вика решила, что это ее последний шанс.
Она закрыла за собой дверь, прислонилась спиной, чтобы никто не вошел, и сразу сказала ошеломленному Володе, что она пришла к нему не как к режиссеру, а как к человеку; что она давно следит за его творчеством и восхищается им издалека; что ей все равно, кого он будет снимать в следующей картине, потому что он ее интересует всю жизнь как мужчина, а не как режиссер; что она сразу догадалась десять лет назад, кто стоит за сюжетом любовной драмы Маши и Коки; что она уже тогда балдела от его таланта и гусарской удали; что она уже тогда жалела, что с ней был не он, а Бармин; что она все эти годы не решалась к нему подойти или позвонить, а сейчас пришла в другую группу и когда шла по коридору, вдруг увидела табличку на двери «В.П. Тихомиров» и подумала: «Это судьба. Или сейчас зайду к нему и все скажу, или никогда. И если его там не будет, значит – все, значит – не судьба»; что, если он хочет взять ее прямо тут, в кабинете, она готова, пусть даже только один раз, и она уйдет навсегда; что… да много еще чего выпалила разом Вика смутившемуся вдруг Тихомирову. Монолог ее длился минуты три, кто-то порывался войти, но Володя крикнул: «Я занят», а потом подошел к двери и повернул ключ в замке.
Он и раньше подозревал, что он гений, но такое откровенное и пылкое признание получил впервые. Она согрела его очерствевшее сердце, он запер дверь и таким образом предложение взять ее прямо сейчас и здесь – принял, но кто тут кого взял – это еще вопрос. Машины уроки, ее наглядные примеры для Вики даром не прошли, она провела эту партию безукоризненно и свой последний шанс использовала стопроцентно. Тихомиров купился. К нему в последнее время как к мужчине и гусару мало кто из дам обращался, все больше как к кинорежиссеру, и он, надо сказать, часто злоупотреблял служебным положением, но полного удовлетворения от этого, конечно, не было. А тут… Ее, такую красивую, застенчивую, почти в слезах молодую женщину совершенно не интересовали пробы, ее интересовал только он сам, так сказать, в чистом виде. Ну как тут было устоять! И он конечно же попробовал ее (и в прямом, и в переносном смысле) и утвердил затем на роль, и снял, а через год снял и в следующей картине, а еще через год – вот что изумительно! – женился на ней!
