— А что вы вообще потеряли в музее? Вас послал Бернштейн, чтобы следить за мной?
— Нет. У меня тоже есть частная жизнь. А здесь, между прочим, наша история. Даже мой отец признал однажды, что любовь к старым вещам — единственное вполне взрослое мое увлечение.
— Ваш отец, несомненно, приятный человек. Но, наверное, был пьян, когда сказал это. Мне известны только два ваших увлечения: «Лего» и шпионаж. И они не похожи на взрослые.
Я решил, что пора сменить тему, а то она еще целый час будет упражняться в остроумии на мой счет. В подобных случаях лучшая защита — нападение. Я поднял руки вверх, будто бы признавая поражение, и сказал:
— Вы разоблачили меня. Я следил за вами. Я все время за вами слежу. Но только лишь потому, что следую своим естественным инстинктам.
Она приложила к уху ладонь:
— Что-что? Чему это вы там следуете?
— Своим инстинктам, велениям своего сердца. А оно говорит мне, что вы очень красивая.
— Что?
— Знаю, мне не следовало этого говорить. Сегодня женщины хотят быть сильными, умными и уверенными в себе, но только не красивыми. Но вы мне кажетесь красивой. И даже очень.
— Вы как себя чувствуете? Может, дать вам аспирину?
— Никогда не чувствовал себя лучше.
Она изобразила возмущение.
— Как вы думаете, что сказал бы Бернштейн, услышь он ваши слова? Он достаточно ревнив, чтоб вас уволить.
— Как он может уволить меня за то, что вы красивая? А вы что, хотите ему все рассказать?
— Такую чушь я не стала бы рассказывать даже родной матери. И потом в женской красоте вы понимаете не больше, чем я в футболе.
— Тогда объясните мне. Я схватываю на лету.
Она колебалась.
— Ну ладно, если обещаете больше за мной не шпионить.
— Договорились.
— Отлично, — она огляделась вокруг. — Пойдемте. Сейчас вы услышите базовую лекцию о женской красоте. Совершенно бесплатно.
Она потащила меня к картине размером с киноэкран.
— Внимательно посмотрите на нее. Не торопитесь.
На картине было изображено огромное количество танцующих обнаженных женщин. Сразу бросалось в глаза, что они ужасно толстые, кожа у них белая, как мука, и они, очевидно, страдают целлюлитом. В остальном на картине царил полный хаос. В общем, я бы такую никогда у себя не повесил.
Казалось, Ирина прочла мои мысли:
— Несомненно, эти женщины кажутся вам отвратительными. Но ведь и сегодняшняя фотомодель в те времена произвела бы фурор — как самая уродливая женщина семнадцатого века. Разгадка проста — во все времена женщины подгоняли свои фигуры под современный им идеал красоты. И о чем это говорит?
— О том, что женщины — существа бесхарактерные?
— Приберегите шуточки для двенадцатилетних покупательниц. Значит, женщина и только женщина определяет, что красиво, а что — нет. Женщина выражает идеал красоты с помощью своего тела. И поэтому у нее формируются особые отношения с ним. Она любит свое тело и заботится о нем, как о собственном ребенке. Что бы ни случилось, оно никогда не оставляет ее равнодушной. Даже старухи нередко стоят обнаженными перед зеркалом и гладят себе грудь. Женщина никогда не отказывается от собственного тела — для нее оно навсегда остается красивым. Мужчина, напротив, относится к своему телу, как к машине. В которой он сидит, жмет на педаль газа и смотрит, что показывает спидометр. И когда однажды его тело больше не заводится, он сдается и идет ко дну. Примитивно, не правда ли?
— Вы случайно не мужененавистница?
— Разве только самую малость, — она потрепала меня по плечу. — Но вам моя ненависть в любом случае не угрожает. Вы еще чересчур молоды, чтобы считаться мужчиной.
— И все-таки вы кажетесь мне красивой. Что скажете?
— Ничего, — она посмотрела на часы. — Перед уходом я хотела бы задать вам один вопрос. Только пусть это останется между нами.
— Ну разумеется.
— Какое, по-твоему, тело у женщины?
Я поднял глаза к потолку и принялся перечислять:
— Мягкое, упругое, ароматное. В некоторых местах, как марципан. А почему вас это интересует?
— Если я в чем-то и завидую мужчинам, то только в том, что они могут трогать женское тело сколько хотят.
У меня в голове зазвенел колокольчик. Неужели таким образом она дает мне понять, что предпочла бы заниматься любовью с женщиной?
Ирина с улыбкой помотала головой.
— Не делайте поспешных выводов. Вы уже показали, на что способны в качестве детектива. А теперь мне пора идти. В каменный век. Вы там были?
— Я провел там целый час. Это моя любимая эпоха.
— Но самого главного вы, конечно же, не заметили. Иначе не задавали бы мне дурацких вопросов. Под стеклом возле окна там выставлена маленькая ржавая проволочка. Видели ее?
— Кажется, нет.
— Эту ржавую проволочку сто тысяч лет назад вставляла в волосы какая-то девушка. Старейшая заколка в Европе. Если бы вы ее видели, вам бы, возможно, не потребовалась лекция о женской красоте. Подумайте об этом, легоман. Всего хорошего.
Она развернулась и пошла по паркету в сторону доисторических залов. Когда она проходила мимо окна, ее фигуру осветили лучи заходящего солнца, и на полу появилась длинная тень. Тень беспокойно ползла по стенам и застекленным стендам, пока вслед за ней самой не исчезла за поворотом. Потом я слышал только ее шаги, и они становились все тише.
Внезапно я понял, где раньше видел ее. То есть, кажется, я понял это уже тогда, когда она подвела меня к картине, — она была невероятно похожа на статую Осени у фонтана в Бельведере. Я дорого бы дал, чтобы увидеть ее лицо, когда она узнает, что ее разновидность женской красоты была воплощена в мраморе еще триста лет назад.
В конце концов, почему бы не показать ей предшественницу. Поглощенный этой мыслью я медленно побрел обратно в двадцатый век. Нигде так не мечтается о будущем, как под горящими взглядами Гитлера или Сталина.
20
Теплым августовским вечером я вошел в телефонную будку, чтобы наконец позвонить родителям. Я бросил несколько монет в автомат, который мог превратить их в какие-то жалкие две-три минуты разговора. Минута разговора с заграницей стоит в Австрии, как один трюфель. Я набрал номер. В первый раз было занято, но со второго раза я прорвался. Сначала я услышал голос телевизионного диктора — в это время отец всегда смотрит фильмы про дикую природу. В нашем квартале он даже слывет экспертом по североамериканским бобрам.
Потом услышал голос:
— Алло? — Это была мама.
Я крепче обхватил трубку.
— Мама? Это я.
