— Одним словом, — определила Сара, — ты в Бомбее проходишь свой курс лечения.
— Именно так, — ответил юный американец. — Я в некотором роде исполняю предписания моего врача. Он действительно считает, что я слишком хрупок, такая чувствительность к душевной боли сама по себе явление болезненное. А потому мне совершенно необходимо зрелище нищеты и отверженности человеческой, чтобы несколько огрубеть, если я захочу однажды принять на себя ответственность в делах, которые мне предстоят.
— Что это за ответственность? — спросила Сара, удивившись тому, как при этих словах изменились тон и выражение лица юноши: он расправил плечи и поглядел ей прямо в глаза, во всем его облике читался вызов и невозмутимая надменность.
— Мы — большая семья, — заявил молодой человек, словно отвечая выученный урок. — Мы принадлежим к группе номер два, объединяющей пятнадцать тысяч душ. Да, моя дорогая, мы — повелители в этом мире, новые цари и императоры, нам следует быть жилистыми не по личной склонности, ибо каждый из нас мог бы прожить миллион жизней, не ударяя пальцем о палец, нет, нам нужно сохранять выносливость, потому что мы держим мир на своих плечах.
— С тобой все в порядке, ты уверен? — спросила Сара, убежденная, что он бредит.
Он умолк, встал и ушел, не произнеся ни слова.
Но вдруг вернулся назад, с силой ударил кулаком по кофейному столику и тотчас удалился, его глаза блуждали, по лицу катился пот. Сара тоже немедленно покинула это место, наняла рикшу и бросилась в одну из бомбейских гостиниц, откуда позвонила Хаиму и рассказала ему всю историю. Хаима она развеселила, он переспросил, как звали молодого человека, и сказал:
— Все это очень возможно. Речь идет действительно об одной из самых влиятельных на земле семей, да и поведение нашего недоумка вполне этому соответствует. Если ранее посылали свое чадо работать на завод, которым ему потом предстояло владеть, то теперь его направляют в гуманитарный фонд, чтобы он научился управлять миром. Но ты-то, милое дитя, ты-то что делаешь в этом ужасном Бомбее?
— Да, действительно, фарс несколько затянулся.
Последовала долгая пауза, потом голос Сары зазвучал снова, она странно засмеялась, это был смех женщины, совершенно ему незнакомой, и назначила Хаиму встречу в Израиле. А сейчас, добавила она, ей нужно купить билет на ближайший самолет.
Когда они встретились в Иерусалиме, оба не могли унять дрожи. Долго стояли около гостиничной кровати, ошарашенно поглядывая друг на друга, и казались не на шутку испуганными. А потом одновременно разразились хохотом, и все прошло великолепно.
2
Из дневниковой записи Хаима, сделанной в тот день:
Река времен течет вспять: я родился старым, в старинном мире, навязывавшем мне свои законы и требующем от меня соответствующих жестов, улыбок и мыслей, впервые высказанных тысячи лет назад, — и вот теперь, на исходе моих дней, впадаю в детство и озираюсь вокруг сияющими глазами. Я протащил свой траур по всем мировым закоулкам, не желая привязанностей, не помышляя о настоящей женщине и детях, — все это казалось оскорблением умерших. А тут явилась маленькая Сара Розенвейг, встала у меня на пути, рыжая девчонка с белой-белой, как у всех рыжеволосых, кожей и ртом, называвшим меня папой. Она улыбается, ее глаза меня выдумывают заново и видят во мне своего рода юнца.
Мы познакомились под призором ее родителя, моего друга Давида Розенвейга, который всем твердил, что там, под небом Польши, я сохранил его ставку в жизненной игре. Но он уже вернул мне этот долг сполна, а теперь его с нами нет.
Я еще долго колебался, прежде чем разрешил ей себя любить, сам же влюбился в нее, как мальчишка. Именно она вытянула меня из Франции в Израиль, эту тысячекратно проклятую и благословенную страну.
В первый же день она притащила его к Стене Плача, чтобы всунуть в щель между ее камнями письмецо Богу, которое самым старательным образом перед тем составила. Пожелания и послания приходят к Нему на многих языках, при таком их обилии нельзя не помыслить об апокалипсисе, ожидание которого длилось до самой Шестидневной войны. Хаим тогда снова приехал в Израиль, не желая отсиживаться где-то далеко в час испытаний, грозящих полным уничтожением. Он подумал, что это, может статься, приходит конец бытию еврейского народа. Но разве за две тысячи лет каждое новое поколение не считало, что такой финал близок? Конечно, мир мог вполне обойтись без евреев, но это грозило тем, что придется впредь обходиться без человека как такового.
— Посмотри, — сказала она тогда, широким взмахом руки обводя толпу. — Они все живые… живые. Это ведь не призраки.
Они съехались с разных континентов, принося с собой черты множества рас и традиций. Там были евреи с Востока и с Запада, белые, черные, желтые, краснокожие, вплоть до совсем таинственных кочинских евреев из Малабара, чьи глаза, чудилось, созерцали иные небеса, не говоря уже о существах, пришедших прямо из легенды: о фалашах, эфиопских евреях, чьи предки видели саму царицу Савскую, и о евреях из Гарлема, пронесших на своих плечах два самых тяжелых наследия векового угнетения: жизнь вдали от родной земли и рабство. Сара говорила, что Израиль — это прежде всего место, где все рассеянные по лику земли изгнанники обретали общую идентичность. Но он становился собственной историей каждого из них, не умиравшим до конца прошлым, от которого их оторвали. Сюда пришли Каир, Багдад и Тегеран, тут были обитатели еврейских кварталов Магриба и носители множества воспоминаний об арабской культуре, а также уроженцы Парижа, Берлина, Нью-Йорка и, разумеется, самой Палестины, где евреи никогда не переставали обитать, несмотря ни на что, пока той землей правили римляне и византийцы, арабы, египтяне, мамелюки, турки и англичане. Тут собралось всепланетное племя: все происходило так, будто прошлое Земли целиком вывалилось на этот лоскут земли и по простому стечению обстоятельств объединило в единый ком противоречия современной реальности. Свершилось то, чего желали еще древние: структура тела государства Израиль соответствует строению самого мира. Молодые люди в капотах с длинными шелковистыми бородами проносятся в тени стены, бросая внимательные взгляды на паломников и ища какую-то видимую глазу деталь, по которой можно угадать Мессию. Другие перво-наперво сосредоточиваются на жалком горемыке в лохмотьях, хмуро сидящем в уголке: не сказано разве, что Мессия явится в обличии бедняка?
У ворот Иерусалима они повстречали хасида с невинными глазами, который танцевал, раскинув руки, и сказал им:
— Как и все в этом мире, я жду Мессию.
На что Хаим ответил:
— Думаю, что ждет-то Мессия: он ожидает, когда мы что-то поймем…
— Может быть, может быть. Но для всего мироздания необходимо, чтобы он пришел.
Когда Сара повествовала обо всех этих фантасмагориях, на ее губах играла экстатическая улыбка, из чего следовало заключить, что она испытывает неодолимую тягу к небу и земле этой страны и полна решимости посвятить ей целиком свою юную жизнь.
