Ну, хорошо, скажете вы, все это очень мило, но мне что же, предлагается что-то там за него додумывать — или как я должен все это понимать? Должны? Но почему же должны, разве это обязательно? Положим, случилось мне услышать «Болеро» Равеля — что я должен в нем «понять»? Ничего не должен. (Да и что там, собственно, понимать: пятнадцать минут идут, усиливаясь звуком, повторы какой-то простенькой мелодийки, и — «облом»! Всё. Что тут понимать? Да, казалось бы, что тут и слушать — а вот, как ни странно, слушается.) Так можно читать и Кафку.
Слышу, однако, слетающие с немого неба записи 3.102 раскаты внутреннего голоса — моего (или вашего?) эха немоты: «Да что тут читать-то? Обрывки какие-то, никакого впечатления». Ну, как известно, и Джоконда не на всех производит впечатление, но посмотреть все же стоит (будете недалеко от Лувра — загляните, это должно быть любопытно). Есть вещи, которые воздействуют на нас независимо от нашего впечатления. Тем более что мы обычно ждем — и желаем — впечатления мгновенного, резкого, а тут какие-то недоделки, недосказки, недоулыбки… А вы спешите. И лишнего времени, чтобы во что-то там всматриваться или вслушиваться, у вас нет. Нет? Вот и чудесно! Тогда все это как раз для вас: посмотрите, какие короткие записи, — вдохнул глазами и выдохнул. И ничего не осталось? Не беспокойтесь об этом, дышите. Мы же не видим кислород, который вдыхаем, а он есть. И в этих отрывках короткого дыхания он тоже есть, не сомневайтесь… Опять слышу: «Не агитируй. Покажи». Что показать? Кислород? «Да не надо мне твоих сравнений — конкретно покажи, что тут читать». Конкретно? — безнадежное дело.
Впрочем, где же еще заниматься безнадежными делами, как не в пространствах Кафки… Попробуем.
Проведем маленькое расследование. Загляните в запись 3.84. Что скажете? Три фразы, слабо связанные друг с другом? Нет, не слабо. Добавим увеличения — «блоу ап!» — и в поле зрения остается одна центральная фраза: «Опустить на грудь голову, полную отвращения и ненависти». Фраза известна, это афоризм № 42 из «Рассуждений о грехе…». Как мы воспринимаем этот афоризм? Есть версии? Ну, похоже, это некая образная форма ухода: голова, полная отвращения и ненависти, становится слишком тяжела, человек склоняет голову на грудь (характерный для героев Кафки жест!), горбится, опускает взгляд, отделяя себя от чего-то или от кого-то, замыкается в себе — явно от бессилия, ведь ненависть всегда рвется наружу. Не слишком вдохновляющая картина, не правда ли? И автору не позавидуешь: пессимизм, безнадежность и в перспективе только разлитие желчи. Это дает афоризм; так мы воспринимаем его, не видя обрамляющих фраз. Добавляют ли они что-нибудь? Вот первая, одно слово: «Вечер». Следовательно, отвращение и ненависть это результат, итог дня, а в переносном смысле — итог прожитого. Отлично, наша версия подкрепляется; первая фраза подтверждает расширительное прочтение афоризма: речь идет об отвращении и ненависти ко всему этому миру, перед которым человек оказывается бессилен и от которого хочет уйти в себя. Ну-с, что же нам даст заключительная фраза? «Конечно, но что, если тебя схватили за горло и душат?» То есть как это «что?» — я буду бороться!
А как же «уход в себя»? Да какой там, к черту, уход, когда душат! А «бессилие»? Да кто об этом думает, когда борется за жизнь! И вот вырисовывается совсем другая картина: не уход, не бегство от враждебного мира, а яростная борьба с ним — изо всех сил, до последнего вздоха. Расследование дало неожиданные результаты, да и в портрете автора проявились новые черты. А «голый» афоризм, без тетрадей, производил другое впечатление. Вот, с кухни-то, получается, обзор получше, а?
Какой, однако, несговорчивый мне попался внутренний голос: он опять недоволен. «Что это за чтение — три фразы под лупой рассматривать? Нанотехнологии какие-то, никакого впечатления». Можно взять текст побольше, в тетрадях есть. Возьмем-ка мы «Егеря Гракха», он того стоит.
Нет, знаете ли, это не просто наше привычное «умер, но не уходит». Ничего особенного? Ну, это вы его, видимо, очень быстро пробежали. И пробежали мимо. Да нет, никаких особых… просто, чтобы увидеть картину, вы же останавливаетесь: на бегу не увидится. Перечитайте первые фразы. Они очень просты: скромная картина маленькой гавани. Но вы приблизьте ее, расширьте угол внутреннего зрения — ведь это картина мира! Войдите в нее, она задает новое измерение, задает умножение смыслов; она ведь не зря в начале — это камертон, на звук которого простые слова рассказа откликаются эхом бесконечного пространства. Прислушайтесь…
«Зажигали… длинные свечи, которые, однако, света не давали, а только вспугивали покоившиеся до того тени, заставляя их буквально метаться по стенам». «Я с удовольствием жил и с удовольствием умер»; «я радостно скинул с себя, перед тем как взойти на борт, грязное снаряжение, которое всегда носил с такой гордостью: штаны, сумку, ружье…» Зерна смысла брошены в рассказе, как зерна голубям с палубы вечного челна, — без счета, широким жестом. Можно поклевать, можно прохлопать крыльями. Торговец фруктами лежит подле своего товара и смотрит на море. Что, не насмотрелся? Ну, время такое, нет покупателей. Но, может быть, он совсем не хотел становиться торговцем, а, напротив, мечтал стать благородным пиратом? Вот, не получилось благородным. Время такое. Нет покупателей… Хозяин пивной дремлет за столом недалеко от двери. Почему не за стойкой, а недалеко от двери? Так понадежней: у причалов народ шустрый… Но вы ведь интересовались собственно кухней? Пожалуйста, вот фрагмент к «Гракху». Прошло четыре месяца (фрагмент написан весной 1917 г.) — и посмотрите, это уже не совсем тот егерь. Его характер меняется у нас на глазах, и что-то в нем появляется как бы смутно знакомое нам, нет? Он невежлив, потому что «говорит то, что думает». И хотя он делает это уже после смерти, звучит все равно грубо. Однако и его вежливый собеседник заявляет, что не решается пить из его стакана, — что это? Брезгливость? Но ведь он явно воспитанный человек, брезгливость он бы скрыл. Что же он не скрывает? Он не скрывает страха заразиться бессмертием!.. Нам трудно судить о том, что за гранью, однако посмотрите: есть вещи сильнее смерти. Узнав, что перед ним «господин бургомистр», этот грубый, дикий, но не забывший господ егерь переходит с «ты» на «вы». Хоть это теперь и не его начальство, а все же… Привычка сильнее.
Иногда, знаете, кажется, что у Кафки за любой деталью, за любым, самым обычным словом что-то прячется; один проницательный француз так и написал: «В каждом слове тайник». Задержишься на слове — и что-то всплывает, кликнешь — и из какого-то непонятного гиперпространства, из раскинутой задолго до нас паутины на тебя вылезает… м-да. Нет, «Егерь» — это рассказ… это вообще не рассказ, это какое-то «проникающее ранение, несовместимое с жизнью». Жаль, что он не дописан. Какая великая вещь рождалась… Или родилась? Но ведь хочется концовки, закругления, точки, не правда ли? Или эта вещь в самом деле не могла быть закончена и оборвалась на последнем разрешенном рубеже — или даже за ним, уже на ничейной земле, где все уносится ветром из тех нижних пределов смерти? Видимо, и в искусстве есть области, куда вход воспрещен: несовместимо с жизнью. (Нет, это не «посторонним вход воспрещен»: искусство не служебная зона, это зона служения, которую посторонние обычно не замечают.) Впрочем, не исключено, что Кафка просто бросил сюжет, как он часто делал… «Ну, и дальше что?» О, мой внутренний, трудно же тебя пронять! «Зубы не заговаривай. О чем рассказ?» Как?! Ты прочел рассказ и не знаешь, о чем он? «А ты-то знаешь? Или так перепёр?» Сомнение тут — спутник неизбежный, но если смысл ускользает, значит, надо прочесть еще раз, подумать, прислушаться к отзвукам в душе… «Короче. Знаешь — говори». Но ведь это же такой сад расходящихся смысловых тропинок — кто знает, куда они заведут, они могут пересекаться, теряться, возвращаться к началу, уходить за ограду… «Тоже не знаешь?» Но ведь тебе же надо «конкретно», а здесь не так. Здесь можно только сказать, что речь о том, что шире пределов человеческой жизни, но далеко не безразлично для нее.
