— Доброе утро, сэр Роберт, — сказал он. — Вижу, ваши глаза уловили перемену в моей наружности.
— В Норфолке нет таких глаз, которые бы этого не заметили, — ответил я. — Следовательно, можно заключить, что ты процветаешь.
— Это как сказать, — замялся Финн. — Места при дворе, о котором мечтаю, я пока не получил, но верю, оно не за горами: сам король дал мне поручение.
— Ага. Выходит, ты добился аудиенции у Его Величества?
— Да. Очень краткой, должен признаться, но все же аудиенции.
— Браво, Финн!
— Много дней и ночей я слонялся по коридорам Уайтхолла, пока мне не посоветовали, если я хочу получить аудиенцию у короля, приобрести новую одежду.
— Вот откуда этот роскошный костюм.
— Да. И он влетел мне в копеечку. Оставшихся денег мне хватило только на то, чтобы добраться до Норфолка. Так что вы видите перед собой нищего, сэр Роберт. У меня нет ни пенни.
— Ясно. Ты собираешься возобновить здесь работу наставника, или мне направить тебя в работный дом?
Ничего не зная о моем разговоре с судьей Хоггом. Финн, естественно, не мог оценить шутки и потому не улыбнулся, а серьезно продолжал;
— Один портрет отделяет меня от положения при дворе.
— И что же это за портрет? — поинтересовался я.
Вместо ответа Финн засунул худую руку в обшитый тесьмой карман и вытащил оттуда обрывок пергамента — замусоленный и мятый, словно любовное письмо, которое носишь день и ночь на груди. Он вручил его мне, предлагая прочесть. Вот что там было написано:
Согласно этому документу, Илайесу Финну приказано выполнить следующее поручение: нарисовать безупречный портрет Селии Клеменс, леди Меривел, живущей в поместье Биднолд графства Норфолк. Этот портрет должен быть полностью закончен, чтобы не осталась не выписанной ни единая деталь, не позднее двенадцатого февраля 1665 года Портрет не должен превышать двадцати пяти дюймов в длину и ширину, чтобы он удобно разместился в Нашем кабинете. Если Мы сочтем, что портрет красив и хорошо написан, художнику выплатят семь ливров. Если же он будет превосходен и близок к оригиналу, художнику, если на то будет его желание, предоставят место при дворе.
Подписал
король Карл.
Я поднял глаза на Финна — его лицо расплылось в несносной улыбке. Возвращая бумагу, я чувствовал, что меня охватывает неуправляемый порыв гнева. Восторженное предвосхищение работы над картиной о русских мгновенно испарилось, теперь придется — дабы не вызвать недовольство короля — предоставить кров и пищу этому нищему художнику, тот же будет проводить целые часы в обществе Селии, стараясь приукрасить ее с помощью жалких вееров и прочих убранств и рисуя над ее головой пухлого херувима. Своим трудом он добьется восхищения Селии и места при дворе, а я так и буду в одиночку сражаться с гобоем — отлученный от двора, лишенный всякой власти, на кого даже собственная жена взирает с презрением, которое покидает ее только в моменты горя, как это и случилось в ночь безвременной кончины моей несчастной птицы. Я уже не испытывал к Финну прежней симпатии. Теперь я презирал его, завидовал ему и прекрасно понимал, что постоянное присутствие его в доме будет тягостно для меня. К счастью, в минуты внезапного гнева (довольно редкие) я сохраняю хитрость и смекалку. Умело скрыв свою ярость, я с серьезным видом покачал головой и сказал:
— Увы, Финн, не очень-то связывай надежды на будущее с этим заказом.
— Почему? — спросил Финн, с беспокойством глядя на бумагу.
— Ты хочешь знать — почему? Но подобных заказов множество. Бьюсь об заклад, король делает не меньше двух-трех per diem.[47]С моей жены и раньше писали портреты, но никому из художников не заплатили, и, насколько я знаю, бедняги и сейчас бродят по стране, как Ленивые бедняки, или теряют человеческое достоинство, валяясь в рубище на ступенях, ведущих к королевской барке.
Я искренне надеялся, что мои слова погрузят Финна в глубокое нордическое уныние, которое так шло к его лицу, но он, к моему удивлению, только снисходительно улыбнулся.
— За эту картину заплатят, — уверенно сказал он, — потому что я нарисую портрет, который всех покорит. Говорят, ваша жена очень красива, но я сумею улучшить даже саму природу.
— Нагородив вокруг нее цветы, арфы, дурацкие гирлянды, так? Но это не прибавит тебе шансов.
— Речь не о том. Я не собираюсь заниматься украшательством, а хочу преуспеть в том, к чему стремились вы, сэр Роберт, но не добились успеха, — хочу раскрыть ее сущность. Если я уловлю эту сущность, лицо будет, как магнит, притягивать взгляды и сердца.
— Что ж, желаю удачи, — сказал я с кислой миной. — Но позволь тебя предупредить: король бросает многие свои начинания. Вокруг столько людей, столько шума, он просто не может надолго сосредоточиться на чем-то одном. Так что берегись, Финн. Может случиться, ты принесешь портрет, а он на него даже не взглянет.
— Но у меня есть эта бумага…
— Бумага! Разве ты не знаешь Первый Закон Космоса, Финн?
— Что еще за «Первый Закон»?
— Все сущее родилось из огня и когда-нибудь в нем погибнет.
Произнеся эту сомнительную сентенцию, я быстро сменил тему разговора, не дав Финну времени ее опровергнуть.
— Что касается твоего проживания здесь, надеюсь, король дал денег, чтобы оплатить эти расходы? — спросил я.
— Нет, сэр Роберт. Kaк я уже говорил, я гол как сокол…
— Выходит, мне придется содержать тебя просто из любезности?
— Любезности по отношению к Его Величеству.
— И как меня за это вознаградят?
— Он не сказал. По мне много не надо.
— Разве? Вели судить по твоей одежде…
— Да это просто показуха…
— Как и сама жизнь. Но Бог читает в твоем сердце, Финн, — Он не хочет, чтобы ты был паразитом.
— Я не паразит и много работаю, чтобы поддержать свое скромное существование.
— То же самое будешь делать и здесь. Я хочу, чтобы в благодарность за кров и пищу ты все силы своего таланта сосредоточил на моей работе. Я начинаю серию новых картин и нуждаюсь в твоей помощи по части перспективы и светотени.
— А как же портрет?
— У жены много времени отнимает музыка и попытки проникнуть в сущность творений Драйдена. Больше часа в день она не сможет тебе уделить.
Финн запротестовал, и при виде его смятения мой гнев ослабел. Когда я снова увижу Мег, обязательно расскажу ей историю о несчастном нищем, получившем маленький клочок земли; он надеется успеть возделать и засеять землю до наступления весны, и тогда с нищетой будет покончено. Он ходит по окрестностям, выпрашивает плуг, мула, мотыгу. Ему их дают, но, когда он возвращается, уже поздно что-либо делать. Он не заметил прихода весны — она просто оказалась у него дома. Нищий забыл, как незаметно подкрадываются перемены, как быстро летит время.
