Князю Никите были хорошо видны затылок коротко остриженной головы Девьера и его белая, мускулистая, освещенная солнцем спина, когда именно и кем обнаженная — Волконский не заметил.
Барабаны перестали бить. Только что гудевшая на разные голоса толпа безмолвствовала, и в наступившей тишине поразительно ясно раздался свист поднявшейся плети.
— Раз! — рявкнула толпа в один голос.
Плеть свистнула снова, а на той белой спине, на которую глядел, как сумасшедший, Никита Федорович, вздувался уже, багровея от притекавшей крови, широкий рубец первого удара.
Князь Никита отвел глаза, посмотрел вокруг себя и встретился с ухмылявшимся, противным лицом одного из своих дворовых. Больше он ничего уже не помнил.
VII СМЕРТЬ
Никита Федорович очнулся у себя в комнате. Он открыл глаза и сейчас же узнал эту комнату, несмотря на то что в ней многое переменилось, — большинство книг куда-то вынесли, аппараты составили зачем-то в угол. Сам князь Никита лежал на постели, которой никогда не было здесь прежде. Кушетка — «ее», Аграфенушки, кушетка — стояла, придвинутая к стене, в ногах от кровати. Но больше всего удивила Никиту Федоровича рука, лежавшая у него на груди. Она была совсем прозрачная, словно восковая, и до того худа, будто кожа обтягивала одни сухие кости. Белая простыня была совершенно одного с нею цвета. Князь Никита догадался, что эта рука, которую он не узнал, — его рука, и с трудом шевельнул ею.
Окна были чем-то завешаны. Свет шел сзади, по-видимому, из одного только окна, которое оставалось открытым. Все было тихо. В комнате, казалось, никого не было.
Но только что князь шевельнул рукою — дверь скрипнула и приотворилась. Миша сначала просунул голову, а затем, тихонько войдя, вдруг быстрыми шагами подошел к кровати.
— Лаврентий, батюшка пришел в себя! — радостным шепотом проговорил он.
Сзади от света подошел Лаврентий.
— Князинька, родной, голубчик! — заговорил он, заглядывая в лицо Никите Федоровичу, и, увидев сознательную улыбку на этом лице, просиял весь и, опустившись, припал к бледной руке. — Насилу-то… ну, слава Богу!..
Миша стоял с навернувшимися на глазах слезами, радостный, видимо не зная, что ему сделать.
— Батюшка, батюшка! — шептал он только все чаще и чаще и, наконец, разрыдался.
— Княгинюшке сообщите, ваше сиятельство, — сказал ему Лаврентий, — она измучилась ведь.
Миша, напрасно силясь сдерживать свои слезы, торопливо пошел из комнаты.
Через несколько минут пришла Аграфена Петровна. Она явилась бледная, исхудалая. Лаврентий был прав, что она измучилась. С нею вернулся и Миша.
Аграфена Петровна приблизилась к мужу быстрыми, взволнованными шагами и, видимо, привычным уже движением приложила руку к его голове, потом низко нагнулась над его лицом, посмотрела прямо ему в глаза и улыбнулась.
Князь Никита тоже улыбнулся ей.
Она была без своей обыкновенной высокой прически, в белом ночном чепчике и капоре.
— Пошли за Блументростом, — обратилась она к Мише, — он велел дать знать, если будет перемена. Лаврентьюшка, а ты бы теперь отдохнуть пошел — теперь уже можно. Я посижу.
Миша снова пошел, но Лаврентий не двигался.
— Лаврентий, ты слышишь? — сказала Аграфена Петровна.
Старый слуга поднял голову. Князь Никита глазами показывал ему, чтобы он слушался "ее".
— Княгинюшка, я сам за лекарем сейчас побегу, — сказал Лаврентий.
— Ты поезжай лучше, я не велела раскладывать карету, — проговорила ему вслед Аграфена Петровна.
Князь Никита хотел приподняться, но из его усилия ничего не вышло.
— Шш!.. Не шевелись! — остановила его жена:- Погоди, приедет доктор.
— И да… да… и давно я так? — с трудом выговорил князь Никита.
— После, после все расскажу, теперь не говори и не двигайся! — опять остановила она, поправляя ему одеяло.
Князь послушно и кротко взглянул на жену. Блументрост не заставил долго ждать себя. Лаврентий нашел его в академии и сразу привез.
— Ну, вот мы и поправились, — заговорил он, входя и потирая руки, — ну, теперь все пойдет хорошо. Поздравляем, поздравляем! — Он не спеша поздоровался с княгиней, оглядел комнату и, видимо, оставшись доволен порядком, подошел к больному, пощупал ему голову, сказал "хорошо!", подержал за руку повыше кисти и тоже сказал "хорошо". — Теперь нужно будет давать только подкрепительную микстуру, — обратился он к Аграфене Петровне, — я вам ее пришлю. Если он захочет есть — дайте ему молока, суп тоже можно, а больше пока ничего.
Блументрост скоро уехал, сказав, что у него в академии много дела и что вечером он заедет на всякий случай. Уходя, он дружески потрепал Мишу по плечу, как старый знакомый.
Аграфена Петровна только по уходе доктора оживилась и пришла в себя. Она села к мужу на кровать и, гладя его руку, заговорила с ним:
— Господи, как ты напугал нас! Ведь вот уже двенадцать дней, как ты без памяти… как тебя принесли тогда…
Никита Федорович силился вспомнить, откуда это и как принесли. У него оставалось смутное впечатление чего-то страшного и ужасного.
— Нет, но кто меня удивляет, — нарочно переменила вдруг разговор Аграфена Петровна, — так это Миша. Представь себе: он не отходил… положительно… иногда ночью придет и сидит… сколько раз засыпал здесь. Мешает, а прогнать жаль… Ты попробуй уснуть теперь… Хочешь, я дам поесть, а потом усни…
И она послала Лаврентия за молоком и супом.
Княгиня ощущала теперь то особенное волнение, которое приходит всегда после долгого и напряженного беспокойства, когда причина этого беспокойства исчезнет. Под влиянием этого волнения ей хотелось говорить, и она говорила, заставляя в то же время молчать Никиту Федоровича. Иногда она останавливалась, боясь утомить его; но он делал усилие, как будто желая спросить, и она снова начинала о чем-нибудь, но старалась говорить как можно медленнее и тише.
Князь Никита слушал голос жены, музыку его, как будто радуясь звуку ее речи, и старался вникнуть в смысл ее слов, но это стоило ему больших усилий. Он не мог как-то удержать в памяти то, что слышал, и уловить связь слов. Ему хотелось все что-то вспомнить, совсем постороннее, и он не мог сделать этого. Несколько раз как будто мысли его уже начинали слагаться в последовательную цепь, но в тот самый момент, когда ему казалось, что вот он вспомнил уже, кто-то, словно пену, сдувал его мысли — и все оставалось по-прежнему гладко и неопределенно, и снова начиналась, завязывалась цепь, и снова обрывалась.
— А что сталось с ним? — вдруг вслух вспомнил он.
Аграфена Петровна, рассказывавшая в это время о распустившихся цветах в саду, вдруг смутилась. Она поняла, что князь Никита спрашивает о Девьере, и не знала, ответить ли ей на вопрос, или отвлечь внимание мужа.
