Мы ели и говорили, общаясь на причудливой смеси слов и жестов, пока разгорался день. Тика, казалось, была просто заворожена тем, что, хотя весь бок моей туники затвердел от запекшейся крови, ран на мне не было. Она долго и пристально разглядывала меня, но так ничего и не сказала. А ее мать была слишком занята своими мыслями, чтобы замечать хоть что-то вокруг.
Постепенно я узнал их историю, по большей части от Тики, гораздо лучше владевшей языком торговцев, чем ее мать или я сам. Она в основном и поддерживала беседу.
Родом они были из Радисфона, знаменитого Города-в-Дельте, где правит Царь Царей, повелитель всех земель Великой Реки. Они служили, как я и предполагал, при его дворе, но отец Тики, муж Неку, был убит врагами, а его тело — брошено в реку без надлежащего погребального ритуала, и каким-то образом случилось так, что он не нашел дороги даже к царству Лешэ, граничащему со страной смерти. Вместо этого бывший вельможа — а звали его Птадомир — стал возвращаться каждую ночь к жене, домогаясь ее, как страстный любовник. Вначале она не поняла, что он мертв, и даже обрадовалась, решив, что он просто скрылся, спасая свою жизнь. Но уже тогда ее испугали зловоние его дыхания и леденящий холод его прикосновений. Лишь, когда они разделись, и она увидела его страшные бескровные раны, ей стало ясно, насколько ужасно ее положение. Да, она была сильной и отважной женщиной, настоящей дамой, как сказала ее дочь, и ей удалось не сойти с ума в первую же ночь. Она молча возлежала с ним, как и подобает жене.
Но с тех пор Птадомир стал каждый вечер возвращаться к ней, и тайну уже невозможно было сохранить. Неку с Тикой изгнали из города, так как враги Птадомира добились расположения царя и жрецов. Мать с дочерью бежали вверх по реке, но им так и не удавалось избавиться от назойливого внимания их мужа и отца. Он был ужасен в своем упорстве, хотя сам бесконечно страдал, прекрасно понимая, кем он стал и что он делает. Он был уверен, что перед тем, как его тело разложится окончательно, своим святотатством он или убьет собственную жену или заберет ее, живую, с собой в страну мрака. Времени до этого осталось не так уж много.
— Я попытаюсь помочь, — произнес я, не уверенный, смогу ли сделать это в действительности. Я вспомнил о женщине-калеке, которую обманул, притворившись, что вылечил ее в тот день на улице резчиков. Мне было стыдно лгать ей, но я не мог отказать ей в том слабом утешении, которое принесла ей моя ложь.
Тика потянулась ко мне и взяла меня за руку. Какое-то мгновение она колебалась, разглядывая мои шрамы, но затем ее рукопожатие окрепло, она посмотрела мне в глаза и сказала:
— Я знаю, ты сделаешь это, потому что ты добрый и хороший.
Я был настолько потрясен ее словами о себе, о том, кого все считали всеобщим врагом и вселенским монстром, что не знал, что сказать в ответ.
Но Неку лишь покачала головой:
— Я скоро умру.
Когда же мы попытались уговорить ее разделить с нами трапезу, она отказалась, сославшись на то, что тому, кто скоро умрет, не нужна пища, и просила не разубеждать ее. Единственное, что мне оставалось, — это попытаться доказать ей, что она не права.
Поднявшись на ноги и едва не упав лицом в грязь, я почувствовал, что нахожусь на грани истощения. Я не спал всю ночь, поддерживаемый лишь магией. Я испытал страшную боль, потерял много крови и выжил лишь благодаря магии. С тех самых пор — я понятия не имел, с каких — у меня не было ни крошки во рту, и теперь мизерная порция мяса и рыбы тяжелым камнем легла в мой пустой желудок. Мой организм просто не выдержал подобных перегрузок, и мне оставалось лишь отправиться вдоль по илистому полуострову в поисках сухого и теплого местечка, где извилистые песчаные дюны заросли высокой травой. Там я проспал весь день и, конечно же, видел сны, так как просто невозможно не видеть снов, когда в одном теле заключено столько душ. Мои узники, томящиеся в заточении внутри меня, шумно требовали, чтобы их услышали хотя бы во сне.
Мне приснилось, что я лежу в каком-то сухом холодном месте, в пыли, среди камней и скорпионов, где пролежал уже множество столетий. Неожиданно слепящие лучи солнца обожгли меня, и мой мир рухнул. Куски штукатурки, камни и песок дождем посыпались вниз, и впервые за долгие годы солнечный свет коснулся моего лица. Я вновь видел — впервые после многовековой слепоты, и это ощущение казалось необычным, оно сбивало с толку, дезориентировало; но все это продлилось лишь мгновение: мои глаза сгорели, а вслед за этим лицо закипело, а тело рассыпалось в прах и пепел, но все же я успел увидеть другое лицо, склонившееся надо мной в изумлении, почти благоговейном — Ваштэм, молодой, каким Секенр никогда не знал его, Ваштэм со смуглым лицом без морщин и с кудрявой бородой, облаченный в серебряные доспехи Рыцаря Инквизиции, забрало его было поднято, лицо исказилось от гнева и ненависти, меч извлечен из ножен и готов разить. Меня звали Лекканут-На. Я был женщиной, ведьмой из Дельты, заточенной в гробнице своим собственным творением, и мой дух каждую ночь поднимался из иссохшей земли, чтобы посещать мир и творить свои черные дела, пока Ваштэм в своих серебряных доспехах не уничтожил меня — он не убил меня мечом, а просто вскрыл мою могилу и дал солнцу коснуться моего тела… и я стала частью его. Я была первой. Я приветствовала Таннивара Отцеубийцу, Орканра, Тально и всех остальных… Ваштэм вступил в ряды рыцарей, пытаясь не признать, кем он был, бороться за правое дело против зла, против чародеев, Демонов Снов и Титанов Теней, которые были порождениями мрака черной магии, чародейства. Он уже ощутил соблазн магии и понемногу начал уступать ему. Подобное положение вещей уже тяготило его. Его пребывание среди Рыцарей Инквизиции было весьма сомнительным выходом из положения. Оно могло лишь оттянуть неизбежное, что и произошло в тот день, когда Ваштэм, как и гораздо позже Секенр, впервые убил чародея и стал тем, кем надеялся не стать. Это началось с Лекканут-На. После нее Ваштэм из потенциального чародея превратился в настоящего черного мага. Обратной дороги не было.
Теперь Ваштэм с болью и сожалением вспоминал об этом. Остальные — Таннивар, Орканр и еще кто-то, кого Секенр не знал — подались вперед, как подаются из тени к свету костра люди, готовые услышать новую историю. А Секенр… Я был Лекканут-На, вспоминающей, каково это — быть Секенром, хотя Лекканут-На никогда не была Секенром; Лекканут-На просыпается вечером на песке среди дюн с нависающей сверху травой; Лекканут-На ощупывает руками свое стройное тело, изумленная тем, какое оно молодое, тщедушное и к тому же мужское… в то время, как Секенр спит, настолько же изумленный тем, что стал старой, чудовищно толстой женщиной, застывшей без движения во тьме на века и долгое время не знавшей смерти.
Лекканут-На в своем новообретенном теле с трудом поднялась на ноги, потеряла равновесие, упала, споткнувшись о камень, на прибрежный ил и лежала там лицом в грязи, пытаясь справиться с незнакомыми руками, чтобы подняться… Как странно, — думала она, — одно запястье с громадным белым шрамом оцепенело.
Немного поодаль две женщины выползали из дверей хижины. Младшая побежала к Лекканут-На, увязая в грязи обутыми в добротные кожаные туфли ногами. Лекканут-На поднялась, опираясь на тонкие, как палки, руки, восхищенная необыкновенной легкостью тела, и почувствовала, как ил медленно стекает между пальцами.
