— Это очень похвально, — произнес Ба-Кхенну-ф. — Это действительно похвально, о Тиндарей, басилевс Спарты.
Трапеза не была ни щедрой, ни веселой. Спать их положили в одной комнате, устлав пол шкурами.
Ночью Ба думал. Он пытался определить бога, в которого верит, и силу, которой служит. То, что он для себя выбрал, как оно называется? Особый путь, узкий и сложный. Или, проще: предание себя, передача себя чему-то высшему. Он, Ба-Кхенну-ф, есть человек, предавший себя единому богу, и нет для него больше богов, кроме этого бога. Его ведет по жизни высшая власть…
Выждав время, Ба разбудил Париса.
— Только тихо! — заговорил он ему на ухо. — Я все сделал для тебя.
— Что?
— Я все для тебя сделал.
Они бежали по той же пыльной дорог ночью. Парис бежал хорошо, легко. Ба приходилось трудно.
— Погоди! — кричал он, и лишь голос был способен догнать приамова сына. — Не забывай, этой ночью я ведь уже бегал здесь.
Она ждет тебя на моем корабле.
Будь ты проклят, счастливец! Будьте вы все прокляты…
Она уже ждет тебя там.
Добежали, домчались! Ба задыхался. Очертания двух кораблей, их округлые бока выделились из темноты.
Ба оставил Париса ждать и забрался на свой корабль.
— Это я, Ба-Кхенну-ф! — громко оповестил он, чтобы во тьме установленная им же охрана не пронзила его копьем.
Девушка спала.
— Вставай! — он принялся трясти ее. — Возьми светильню. И помни: я украл тебя нынче ночью из дома басилевса. Все остальное ты знаешь.
— Я знаю, — покорным эхом откликнулась девушка.
Сердце Ба заболело, но он не остановился. От сожалений избавят скорость действий и новые тревоги.
— Чья ты дочь?
— Тиндарея.
— Кто твоя сестра?
— Клитемнестра.
— Кто твой муж?
— Менелай, брат Агамемнона Атридеса.
— Я украл тебя ночью. Ты согласилась, прельщенная красотой царского сына. Ты видела его тайком. Поняла?
— Да.
— Как тебя зовут?
— Как всегда. Как ты назвал.
— Как тебя зовут? — повторил Ба.
— Елена.
Ба вышел из шатра на палубу и крикнул:
— Эй, Парис!..
Утро. Солнце. Мрачный ясный день.
Море разводило их в стороны, прочь друг от друга. Ба стоял, покачиваясь, на корме и смотрел, как удаляется троянский корабль, как царский сын на прощанье поднял руку.
Спешить с отплытием было незачем, и Ба хотелось оставаться на берегу как можно дольше, но он разыграл спешку, в точности по плану.
«Я вернусь за тобой!» — успел шепнуть он ей напоследок.
Когда?! Неизвестно. Никто не знает. Верь!
Он действительно верил, что вернется, он увезет ее, украдет уже по-настоящему, не из Спарты — из Трои-Велуссы — пусть только война разгорится до предела.
Он обещал. Война начнется.
Само собой, Парису она понравилась. Парис дождался дневного света — и поразился экзотической красоте девушки. Само собой, в Трое таких не водилось. Это ведь была не женщина данов — данайка, как называли их троянцы, или ахеянка, как порой называли себя даны по принадлежности к Большой Ахайе. Это была женщина развитой культуры, драгоценность, доведенная до блеска там, где умеют обращаться с драгоценностями — в Кемт, в нижнем течении Хапи. Парис не знал, сколько она стоит, во что обошлась Рамзесу Великому, сколько стоит кольцо осады, которое скоро сожмется вокруг его города.
Последняя черточка достоверности.
«Я надеялся на награду».
«Ты получишь ее».
«Когда?».
«Когда хочешь».
«Сколько?».
«А сколько ты хочешь?»
«Один талант серебра».[60]
«О-о… Это немало. Я не царь. Я только сын царя».
«Хорошо. Твой вес?»
«Я постараюсь дать тебе талант. Если не выйдет, я заменю его другой прибылью».
«Я прибуду в твой город весной».
«Не бойся, купец. Парис не обманет тебя!»
Рука царевича там, вдали, опустилась. Море и небо в тот день были прекрасны для плавания. Ба подождал, пока корабль Париса скроется из виду, и приказал поворачивать к берегу.
Стасим третий
Строфа
Парис, линия любви
«Скажи мне хоть теперь, хоть теперь скажи мне — когда она со мной, когда я обокрал их вождя, увел прекраснейшую из женщин — скажи, Кассандра, ты сама веришь в свою сказку?»
Кассандры не было рядом. Он ответил за нее:
«В какую сказку, о чем ты, Парис?»
«Ты веришь в сказку об Афродите? Ну, сестра?»
Он посмотрел мимо Елены, своей Елены, собственной, и в тот миг девушке показалось, что троянец видит нечто сокрытое от простых смертных.
«Возьми яблоко, — сказал Гермес. — Бери, бери, не отворачивайся. И не бойся смотреть на богинь. Можешь подойти, потрогать. Это не мираж. Хочешь проверить? Сегодня тот единственный день, когда каждая из них готова отдаться тебе. Через год ты станешь первым в мире воином — если выберешь Афину. Если нет, то первым воином станет Ахилл, хотя его мать отчаянно против. Через год ты будешь царем вместо Приама — если выберешь Геру. Ты станешь царем, а в дальнейшем… Впрочем, если ты не выберешь Геру, то тебе незачем знать, что будет в дальнейшем. Ну, а эта… Не слушай ее… Она самая слабая из богинь Олимпа. Постой! Неужели ты выбираешь ее? Неужели ее?! Она ничего не даст тебе, кроме химеры, которую сама же придумала… Подожди! Ты не просто пастух, у тебя есть сила и благородство! Ты можешь стать победителем! А она ничто в этом мире…»
— Я выбрал. Возьми, Афродита!
«В этом мире она ничто», — повторила Гера вслед за Гермесом.
И Афина коварно усмехнулась: «Сегодня ты отказался от силы».
Он выбрал сам.
Он перестал быть пастухом, сделавшись царским сыном. Гера не смогла помешать.
И победил самого Гектора в состязаниях. Афина молчала.
Он выбрал сам. Еще тогда, давным-давно.
Хорошо, пусть не было именно так, пусть не приставали к нему в глубине леса три богини, не предлагали себя… Тем не менее это правда. Если богини не захотели являться в образе пышных женщин, развратно покачивающих бедрами в надежде на заветное яблочко, — в таком случае это правда даже в большей степени.
