— Так это он?
— Думаю, да.
— Но скарабей до сих пор у него на шее.
— Может, у него их два или три.
Хункелер отправил в рот кусочек окорока, отпил глоток вина. Очень недурно на вкус.
— Ну так что? — спросил он. — Каково твое впечатление?
— Неплохой человек, немножко странный, чудаковатый, но весьма интересный.
— Для тебя лично он привлекателен? То есть ты бы обратила на него внимание, если б искала себе мужчину?
— Женщина никогда не ищет мужчину.
— А как же она это делает?
— Что?
— Находит мужчину.
Хедвиг слегка откинула голову назад, провела рукой по волосам. По губам опять скользнула насмешливая улыбка. Потом она задумалась и наконец сказала:
— Она кладет на него глаз.
— Именно это я и имею в виду. Ты бы положила на него глаз?
— Пожалуй, да. Но после сказала бы «нет».
— Почему?
— Есть в нем что-то вялое, жалкое.
— Он импотент, — сказал Хункелер, — уже семь лет, после операции на простате. И семь лет назад от него ушла жена, к лесбиянке.
— Надо же.
Хедвиг заказала рюмочку «Вьей прюн», Хункелер — «Марк-де-Бургонь». Подождали, пока принесут спиртное, чокнулись, отпили по глоточку.
— Что женщине делать с мужем-импотентом? — спросил он. — Может она по-прежнему его любить?
— Не знаю. Наверно, может остаться ему подругой.
— Как это?
— А так, сам можешь себе представить.
— Я себе представляю, что ценности он для нее не имеет.
— Нам обязательно это обсуждать? — спросила Хедвиг, и на сей раз ее глаза тоже насмешливо блеснули.
— Да. Я хочу разобраться в этой истории.
— Все вы одинаковы, все горазды хвастать: у меня, мол, самый замечательный, самый большой, самый длинный.
— Скажи, что ты думаешь, а? — попросил он.
— Я бы не стала говорить, что он не имеет ценности. Он во многом способен ей помочь. А она ему.
— Согласен. Но любовь и помощь все таки разные вещи.
Хедвиг покрутила в пальцах рюмку со сливовицей, отпила глоток.
— Я думаю, ты прав, после такой операции мужчина теряет эротическую ценность для женщины, которая его любит. Что же ей делать? Жалеть его? Но как мужчине это выдержать?
— Спасибо. Именно это я и хотел услышать.
Медленно, мелкими глотками она допила рюмку.
— Ох я и устала. Пойдем-ка домой.
Наутро около девяти его разбудил телефон. Встал Хункелер не сразу — думал, трезвон утихнет. Но не дождался.
Звонил опять Мадёрен.
— Ну ты и здоров спать, прямо как медведь. Извини, пришлось разбудить.
— Почему? Нынче ведь воскресенье.
— Вода в Рейне поднялась, бурая, словно суп. Но они все ж таки его углядели.
— Кого?
— Лакки Шиндлера. На шее у него была веревка. И возле Шмалер-Вурф эта веревка намоталась на винт моторной лодки. Иначе его бы нашли разве что в решетке Камского шлюза, если б вообще нашли.
— Господи Боже мой, — вздохнул Хункелер.
Он открыл входную дверь, впустил в дом свежий, прохладный воздух. Небо серое, в тучах, но дождя нет.
— Он что же, повесился?
— Не думаю. В таком случае висел бы где-нибудь. Скорей всего, его удавили. Тело находилось в воде явно не один час. А поскольку вода поднялась, оно все время билось о лодки. Но он тогда был уже мертв.
— Черт…
Хункелер прошел в комнату, сел у стола и закурил. Но от первой же затяжки голова закружилась, и он затушил сигарету. Вообще-то надо бы сию минуту выехать в Базель. Ведь он руководит дознанием, а Лакки Шиндлер тоже принадлежит к окружению Кристы Эрни. Но ехать не хотелось, пускай Лакки Шиндлером занимается Мадёрен.
Он вернулся в комнату к Хедвиг, оделся, глянул в окно. Мирная картина, деревья — вишня, слива, ива, тополь. Трава опять выросла чуть не по колено, пора косить. Бросив взгляд на свинарник, он заметил, что корзина с цыплятами опрокинута. Сейчас разберемся — он вышел из дома, пересек лужайку. Корзину опрокинула куница. Только и осталось, что несколько коготков да перышек.
Хункелер сходил за лопатой, вырыл под ивой ямку, закопал останки. Потом вернулся в дом, разбудил Хедвиг:
— Я принес тебе печальную весть.
Она испуганно села на кровати, прикрывая грудь простыней.
— Цыплята… Их съела куница.
Хедвиг молчала, по щекам скатились две слезинки.
— В ближайший базарный день купим в Альткирхе других. Если хочешь, опять девятерых, раз девять такое хорошее число.
— Что ж ты не следил-то? — спросила она.
— Цыплята были твои, ты — хозяйка.
— А ты вырос в деревне.
— Не будем ссориться, — сказал он. — В другой раз поставишь корзину в хлев.
— Поросенок ты, противный поросенок! — Хедвиг зарылась лицом в подушку. — Никогда мне не помогаешь!
— Неправда, помогаю. Всегда и во всем.
В кухне он поставил на плиту воду, накрыл стол. Позавтракал белым хлебом с тминным мюнстерским сыром. Лучше бы прямо сейчас съездить к Генриху Рюфенахту и потолковать с ним.
Когда Хедвиг пришла на кухню, он налил ей кофе. Двигалась она медлительно, даже как-то неуклюже, словно боялась что-нибудь разбить.
— Ты уж не сердись, что я тебя отругал…
— Ладно, — сказала она.
Около полудня комиссар поехал в Базель. Снова через Шпицвальд. Возле фермы остановился, вышел из машины, постучал в дом. Ворчунья провела его на кухню. За столом сидел Авраам, как всегда в темном костюме, ел картошку с сыром.
— Не буду вам мешать, — сказал Хункелер. — Я только хотел на два-три дня попросить у вас скарабея, которого вы нашли на лугу.
— Вообще-то я успел привыкнуть к нему и не очень хочу с ним расставаться… — вздохнул Авраам, но все же расстегнул рубашку и снял шнурок, на котором висел скарабей. — Держите. Только непременно привезите обратно. Он приносит мне удачу.
Хункелер попрощался и вышел на улицу, перешагнув через сенбернара, который разлегся перед дверью. Сел в машину и набрал телефон Эдуарда Фишера.
— Где вы сейчас находитесь?
— На Хоэ-Мёр. Стоим под навесом, на какой-то ферме, прячемся от грозы. Хотя она уже идет на убыль.
— Все в порядке?
— Да, только Нелли до крови стерла ноги.
